Избранное - [11]

Потом он будет уезжать из этого города, и к автобусу, который повезет его на пристань, придет Вика, и в окружении мальчишек Егор буркнет: «Ну, ладно, пока», — а она клюнет его в щеку, и сердце разорвется и осядет царапающими холодными кусочками.

А еще через несколько лет, басовито-писклявым десятиклассником с серым длинным пухом на верхней губе, зимой, в декабре, он поедет увидеть ее.

Он едет, едет, едет: бессвязно-неистовые уговоры матери, ее устало-ледяное: «Нет. И так концы с концами еле сводим», ее отступление под натиском клятв: «Мама пожалуйста. Я закончу на одни пятерки. Ну, поверь. Может, медаль будет. Должен же я как следует отдохнуть», язвительно-бесстыдные насмешки брата, отчаяние, надежды, мечты — он все-таки едет! Беспрерывно, до тошноты курит в тамбуре, в купе — комично солиден и рассудителен, презабавно одет: в серой ученической форме, на гимнастерке перешиты пуговицы, флотские с якорями, матросский же ремень; конечно, без подворотничка, виднеется тельняшка, на ногах белые, натертые манкой бурки, с трудом выпрошенные у брата. Они велики, неудобны, ежеминутно сползают голенища, но зато как они восхитительно, непередаваемо старят его!

И он в незнакомом белом городишке, рядом с ним незнакомая девушка Вика, румяная, крепкая, в длиннополом пальто с непомерными ватными плечами. Она пронзительно, с визгом хохочет, густо, напористо говорит: «Чо, надоело ехать-то?» «Я ничо живу, нормально». «В ФАШ пойду, у нас все девчонки туда собираются». «А чо? Два года — и фельдшер».

Растерянный Егор ищет и ищет за белыми сугробами, за стеной монастыря, где теперь пожарка, худющую, большеглазую, тихую девочку Вику. Пропала, исчезла, ветром унесло, не найти, ни за что не найти. Высокий терем, моя отрада, невеста из сырого теста. Как же так, а?

…И утром у него — прекрасное, легкое, праздничное настроение, словно все еще он не проснулся и находится во власти сладких ночных видений. Он спрашивает Веру:

— Что тебе снилось? Ведь, правда же, спилось? Я почти уверен — нам снился один сон. Давай вспоминать подробности.

Вера огорченно вздыхает:

— Ты почти ясновидец. Я в этом почти уверена. Но, прости, спала как убитая. И могла бы проспать полную рабочую смену.

— Да-а… Как же это я? Оплошал, оплошал. Хотя… просто-напросто я видел двойной сон — не цветной, не какой-нибудь, а двойной: за тебя и за себя. Рассказать тебе твой? — Егор искоса поглядывает на Веру, шутить-то шутит, а сам всерьез решает: «Возьму и скажу сейчас».

— Рассказать вам сказку про белого бычка…

— Значит, так: явился мне во сне кто-то сияющий, весь в белом и приказал: утром проси руку Веры Смольковой. Мне остается только повторить: сударыня, прошу вашу руку, а взамен…

На Верином лице следы мгновенного, опаляющего смущения. Она молчит, убыстряет шаг. Егор догоняет и тихо говорит:

— Я серьезно, Вера?

— Ты сумасшедший. Обязательно на бегу, да? Обязательно сейчас, да?

«Да, да, да», — повторяет про себя Егор и опять удивляется, что ему ужасно, баснословно везет в жизни, нет, просто-таки замечательная у него жизнь.

2

В пятницу, воротясь с работы, Егор получает письмо. Здесь же, у столика вахтерши, распечатывает его, потому что очень удивлен незнакомым почерком и отсутствием обратного адреса. По прочтении белыми, дикими глазами смотрит на сухонькую дремлющую тетю Клаву, чувствуя, как на висках зреет горячий пот, а затылок жжет, будто после сильного горчичника. Потеет также спина, шея, а рубашка кажется непомерно тяжелой и липко-теплой. Егор боится еще раз заглянуть в письмо, прикрывает глаза — это солнечный удар, фантасмагория, минуту постоять, и все пройдет, жуткое видение исчезнет, сгинет, можно будет взять ключ и в комнате отдышаться. Но чудо не случается, письмо в руках, Егор плетется по коридору, и уже невозможно не перечитать, как невозможно, падая с обрыва, с полпути вернуться обратно на спасительный край его.

Письмо выдержано в классическом духе:

«Друг! Только из чувства подлинного расположения к вам я, ваш тайный доброжелатель, хочу со всей серьезностью предостеречь: ваш роман с Верой Смольковой весьма и весьма компрометирует вас. Эта девица, извините за прямоту, побывала до вашего появления в Майске во многих руках. Участие ее в грязных оргиях, непристойных попойках и (да, да!) в «художествах» самого низкого толка превращают вас во всеобщее посмешище. Умоляю вас: не пятнайте свою мужскую и человеческую честь. И не сомневайтесь в вышеизложенном — я ваш друг. Не перечисляю, так сказать, документальные источники только из чувства глубокого сочувствия. Сошлюсь лишь на авторитет небезызвестного вам Романа Степанова с четвертого бетонного завода. Он все знает. Искренне ваш доброжелатель».

— Витя, что же это такое?! А, Витя? — нетвердо, почти истерически выговаривает слова Егор и протягивает письмо Вите. Тот читает, бледнеет, руки вздрагивают.

— Жуть… Жуть… — с жалостью смотрит он на Егора, понимая, как скверно тому, и отдавая в то же время отчет, что участие свое можно проявить только в нелепых междометиях. Витя, опустив голову, застывает у стола в бесплодном мрачном молчании. Вдруг Егор с нервически-сдавленным хохотком вскакивает, бегает по комнате, бормочет: