Избранное - [59]

— Ой, господи… я-то сейчас пойду, но уж вы, пожалуйста, сами с ней поговорите.

— У меня нет желания с ней разговаривать. Передайте, что я дам ей за это тысячу форинтов. Идите, а то не застанете его в живых.

Тетушка Шипош ушла, я возвратился в комнатенку и стал смотреть на спокойное, умное лицо своего старика; глаза его были закрыты, и трудно было определить, есть ли в нем еще жизнь или уже происходит вегетативный процесс распада клеток еще функционирующего телесного механизма.

В кухне я нашел кусок сухого овечьего сыра, съел его, запил молодым вином. Между тем появились тетушка Шипош с дочерью. Мне представлялось, что девушка будет скромно следовать за матерью, опустив глаза, согласится на сделку, словно это и не ее касается, но все оказалось не так. Заносчивая, колючая на язык светловолосая девица сразу же строго спросила меня, правда ли то, что передала ей мать.

Вместо ответа я молча положил на стол тысячу форинтов и указал на них.

— И вы осмеливаетесь делать мне подобное предложение? — напустилась она на меня.

Я озлился и готов был надавать ей пощечин. Но снова промолчал, пожал плечами и забрал деньги со стола. Это ее озадачило.

— Но вы не должны при этом присутствовать, — заявила она.

Я взглянул на нее: э, да она торгуется!

— Еще чего! — грубо сказал я, — Нужна тебе тысяча форинтов или не нужна? Говори, не торгуйся! Я не купец.

Она поглядела на меня, сжав хитрый рот.

— Ладно, но коли он до меня дотронется, дадите на двести больше.

Я кивнул и отвернулся от нее. В конце концов она права. Такое предложение получаешь раз в жизни, значит, надо использовать все возможности до конца. Эта девица Шипош не из тех, что теряются, она и сейчас уже — на вид ей лет двадцать, — уже прирожденная проститутка.

— А вы, — сказала она, — дайте честное слово, что никому об этом не скажете.

— Не дам я никакого честного слова, — сказал ей я. — А будете торговаться, ступайте к черту!

Я знал, что никуда она не уйдет. Она и не ушла, немного постояла с упрямым, строптивым видом, потом спросила:

— А где деньги?

— Вы видели, у меня.

— Выложите их.

— Куда?

— Я почем знаю. На полку, под бумаги.

Что-то побудило меня поспешить к отцу. И действительно, он лежал не в том положении, в каком я его оставил. Я положил руку ему на сердце и опечалился: теперь нет никакой нужды в дочери Шипош. Отец ушел в мир иной, и мы с ним даже не простились, не пожали друг другу руки, а я, когда он умирал, торговался с этой девицей.

Я поднял голову: девица сидела на краю постели, обнаженная по пояс, как я хотел. А из-за двери выглядывала ее мать, ожидая, что теперь будет.

— Оденьтесь.

И я начал расправлять скрюченные судорогой руки отца, пока еще не наступило трупное окоченение.

— Он умер, — сказал я.

— Ну и что? Вы хотите сказать, что не заплатите?

Я отдал ей тысячу форинтов и сел на стул посреди комнаты. Я прощался со своим детством, с юностью, со всем тем, чем был для меня старик когда-то, и со все растущей горечью думал о том, как пренебрегал им в прошлые годы, как мало он для меня значил. А ведь мог значить так много! И состоявшийся только что торг, — до чего же он омерзителен перед этим спокойным, прекрасным лицом, не говоря уж о том, что тетушка Шипош и ее дочь разнесут теперь по всей округе мою просьбу, и все станут поминать о моем отце как о старом распутнике, мерзком мышином жеребчике, который даже в момент смерти…

Фу!

Мне хотелось вернуть женщин и надавать им оплеух, будто они были всему виной, будто они это придумали, а не я.

И для чего все это, для чего?

В округе будут теперь ненавидеть моего покойного отца и меня.

Почему меня ненавидит общество, хотя я никому, ни единому человеку никогда не причинил вреда, а тысячи уже вылечил? Да и Шипошам я не навредил, дал им ни за что ни про что тысячу форинтов, а они с удовольствием утопили бы меня в ложке воды.

Мыслям не было конца. Мне хотелось заплакать, но не получилось, и я пошел распорядиться насчет похорон.

2

Я получил место врача дома отдыха на Гайе с окладом немногим больше двух тысяч форинтов, жильем и полным обеспечением. Значит, если я буду жить экономно, то смогу откладывать в год тысяч по двадцать. По крайней мере, так сказал тот добряк, работник министерства здравоохранения, который меня сюда назначил.

— Товарищ Шебек, если учесть, как складывалась ваша карьера, это место вам подойдет наилучшим образом.

Я спросил, почему он так думает. Он ответил, что считает меня человеком беспокойным. С этим я согласился, кивнул и, словно в подтверждение его слов, тотчас протянул руку за документами.

Я всегда мечтал провести целую зиму среди снега, и вот такая возможность предоставилась. Впрочем, ни в коем случае не останусь на Гайе дольше марта или апреля.

Я упаковал вещи.

Никогда в жизни я не проводил отпуск в доме отдыха или на курорте. А теперь мне пришлось вести курортную жизнь, как отдыхающему. По утрам и после полудня надо было по два часа отсиживать в своем врачебном кабинете, принимать больных. Меня посещало немного народу. Как я узнал, дом отдыха был рассчитан на четыреста мест, отдыхали здесь по две недели. Вздумай они вдруг болеть по очереди, мне пришлось бы принимать по двадцать девять человек в день. Но такого никогда не бывало, обычно в день приходило не более трех пациентов. Да и эти просили либо снотворное, либо какое-нибудь средство против гриппа. Из ста пятидесяти человек персонала меня осчастливливали своим посещением тоже пациента два в день.