Избранное - [57]

Дело казалось простым, но обвинение представило еще доказательства того, что врач был в связи с этой женщиной и предположительно являлся отцом ребенка.

Врач не отрицал того, что жил с женщиной, но сказал, что сблизился с ней уже после того, как она зачала, и привел неопровержимые доказательства своего утверждения. Когда она забеременела, они даже не были знакомы. Ничего другого он не отрицал, признался в том, что сделал запрещенную операцию, больше того, сказал, что во время операции совершил врачебную ошибку. Возможно, если бы не эта ошибка, женщина не умерла бы. По показаниям мужа женщины, она хотела развестись с ним и выйти замуж за врача, по показаниям врача, он не собирался на ней жениться и от нее этого не скрывал.

Судя по документам, я представлял этого врача страшной личностью.

На судебном заседании я увидел его. Пока он не заговорил, я наблюдал за его лицом, лицом человека, о неблаговидных поступках которого мне было известно из документов. Я пытался разгадать его. Должен сказать, лицо у него было чрезвычайно привлекательное, мужественное, красивое, черты скорее мягкие, а глаза, лучившиеся умом, довольно равнодушно блуждали по стенам зала заседаний.

Когда он встал, я увидел, что это стройный, сильный, со вкусом одетый мужчина с великолепной осанкой; заговорив, он отвечал на вопросы небрежно, ни капли не волнуясь, очень точно давая ответ именно на то, о чем его спрашивали. Он считал судью партнером и при желании — это чувствовалось — мог бы затруднить его работу (явно обладая даром речи, а также неплохим знанием людей и психологии); но он этого не желал. Судья для него был партнером, а не противником. К тому же и судья, и прокурор, и его собственный адвокат были ему совершенно безразличны.

Когда суд перешел к более щекотливым вопросам, судебное заседание постановили вести при закрытых дверях. Это касалось только меня, ибо именно я в единственном числе представлял публику. Объявив об этом, судья поглядел на меня с сожалением. Итак, больше о деле я не смог узнать ничего, кроме приговора. Врача приговорили к двенадцати годам.

Некоторое время воспоминание об этом деле хранили заметки на блокнотном листке, потом их не стало, и я обо всем забыл. Не это интересовало меня в правосудии; мне хотелось найти человека, который, несмотря на все свои выдающиеся качества, по каким-либо причинам не приемлет социализм и рано или поздно терпит из-за этого крах. Я представлял какого-нибудь образцового хозяина-кулака, которого общество исторгло из себя и поэтому он выступил против этого общества; представлял талантливого инженера, которому стоило лишь отказаться от кое-каких своих представлений, и он пользовался бы привилегированным положением, его носили бы на руках, но он упрямо настаивал на своем и потерпел неудачу… О враче я как-то не думал.

Теперь, добрых два года спустя, его имя вновь попалось мне на глаза. Назовем его Золтаном Шебеком.

Мой друг, только что вернувшийся на родину со Всемирной выставки в Брюсселе, передал мне пачку рукописных листов и сказал:

— Прочти-ка! Мне дал это в Брюсселе один наш соотечественник, разрешив использовать по своему усмотрению, а при желании передать в печать; он считает свои записи поучительными. На родине он был врачом, ею осудили, в пятьдесят шестом освободили, и тогда он эмигрировал. Я пролистал его записки, но что-то не нашел ничего поучительного, он только о себе рассказывает. И не о том, что с ним происходит теперь там, а о том, что происходило на родине. Впрочем, за границей дела у него, видимо, идут неплохо, когда я его встретил, с ним была прекраснейшая в мире женщина, а приехал он в роскошной машине, стоящей не меньше полумиллиона.

С этими словами мой друг протянул мне записки Золтана Шебека. По странной случайности они попали именно ко мне, знавшему его историю. Я прочел их и теперь публикую без всяких существенных изменений, поменял только имена и места действия не столько из чувства такта, — ведь главных действующих лиц либо уже нет в живых, либо они покинули родину, — а скорее из-за того, что, подобно Лермонтову, я охотно назвал бы Золтана Шебека героем нашего времени в том смысле, в каком понимал это сам Лермонтов; следуя его примеру, я излагаю эту весьма неодносложную историю.

Передаю слово Золтану Шебеку.

Воспоминания доктора Шебека

1

В конце октября умер мой отец.

Смерть семидесятилетнего старика никого особенно не расстраивает. Что же мне, взрослому человеку, оплакивать потерю отца? И все-таки смерть его сильно меня потрясла: отец был единственным живым существом, которое я действительно любил, хотя и на свой лад, прекрасно понимая, что в его круглой белой, как снег, голове намного больше разума, чем когда-либо будет в моей. В жизни у меня были периоды подъемов, были периоды спадов, а отец всегда оставался таким же, как в момент своей смерти: молчаливая мудрость, отлитая в статую. В детстве мне была в тягость его мудрая ясность; когда я стал взрослым, она придавала мне спокойствие; какие бы проблемы у меня ни возникали, я всегда ехал домой к нему, спрашивал и выслушивал его советы, радовался им, но никогда им не следовал.