Избранное - [56]

— Прошу предъявить документы.

— Они на яхте в гавани, идемте со мной, покажу.

И я торопливо зашагал вперед. Милиционеру было не к спеху, он отстал от меня шагов на двадцать — двадцать пять. Дойдя до парка, я побежал. Рыбачья лодка, наша помощница, сейчас стояла у «Поплавка» и, покачиваясь на волне, мерно ударялась о его борт, но я смотрел не на нее. Где они?

— Эй… Анти… Клари?

Клари выглянула из каюты, заулыбалась, замахала мне.

— Нашелся, пропащая душа?

— Где остальные?

— Мужчины ушли за покупками.

— Ну а… — я с трудом выдавил это слово, — а… потерпевшие?

— Жена ведь ушла с тобой. А муж минут тридцать тому назад.

Я хотел повернуть обратно, но тут подоспел милиционер.

— Товарищ, отпустите меня. Оставьте меня. Вот мое судно, забирайте его, делайте с ним что хотите; хотите — разнесите в щепы, но сейчас оставьте меня в покое.

— Вы пьяны, товарищ, или больны? Немедленно предъявите документы. Драться, устраивать публичные скандалы, это вы можете, а вот…

Если бы наш диалог продолжался, это могло кончиться плачевно. Но Клари уже гребла к нам.

Пока мы переправлялись, пока я доставал бумаги, прошло полчаса. Милиционер проверил удостоверение личности, права, судовые документы, сверил номер в документах с выведенным на носу яхты, придирчиво вглядывался в фотографию, то и дело переводя взгляд на мое лицо, переспросил имя моей матери и место рождения. Только не волноваться, только не волноваться, твердил я про себя. Я даже достал коньяк и предложил ему, он отказался и остался столь же суров и неприступен.

Когда он закончил проверку, я уже давно дожидался его в лодке. Так и подмывало бросить его на яхте, но я взял себя в руки.

До станции я бежал. У шлагбаума мне стало ясно — не успеть.

Поезд ушел. В привокзальном буфете я выпил полстаканчика рома. Здесь-то и разыскала меня Клари.

— Что с тобой?

— Ничего. Она… — я смешался, — она увезла мою рубашку, шорты…

— И только-то? Вернет. Мы одолжили ей сто форинтов, она записала твой адрес.

— Правда? Тогда ладно.

Я побрел на яхту, достал бинокль, чтобы увидеть хоть клубы дыма из паровозной трубы, они все удалялись и постепенно растворялись в воздухе, сливаясь с голубизной неба.

— Клари, ты трусиха? — спросил я ее.

— Трусиха? Может, я трусила сегодня ночью?

— А, это пустяки. Природы, стихии бояться не надо. Природа не подведет, если доверять ей.

— Ты что-то путаешь. По-моему, ты пьян. Выспись как следует.

— Ладно, попробую. Но это ничего не изменит, у меня такое ощущение, словно…

— Какое ощущение?

— …словно кончилась моя юность и с сегодняшнего дня я старею, не познав зрелости. Время ли такое, или я такой?

Клари не успела мне ответить, потому что на берегу показались Анти с Йошкой, нагруженные дыней, пучками редиски, зеленым луком. Они махали, смеялись, и Клари погребла им навстречу. Что ж, их можно было понять, они отдыхали и продолжали радоваться плаванию, яхте, водному простору, они были далеки от моих мыслей.

1955

Перевод О. Шимко.

Записки Золтана Шебека

Предисловие

Историк может сравнивать общественный облик давно минувших эпох, изучая своды законов. Это тоже один из методов.

К нему иногда прибегают не столько из-за того, что других следов не сохранилось, сколько потому, что кодексы, как правило, — дети обычаев. Законы запрещают лишь то, что бытует, распространено, вошло, так сказать, в обычай, а с обычаями можно ознакомиться лишь путем умозаключений, ибо люди прошедших веков, оставляя после себя след, которому суждено не исчезнуть, вовсе не думали о нас и не объясняли, каким был их мир.

В судебнике, например, записано: кто убьет чужого слугу, должен возместить убытки потерпевшему владельцу, отдав ему вола. Историк делает из этого вывод: убийство слуги считалось не преступлением, а всего лишь проступком, за который приходилось расплачиваться штрафом. И, судя по этому, экономическая ценность человека просто приравнивалась к стоимости скота.

Однако в судебнике не сказано, — да и не может быть сказано! — за что убивал кто-то чужого слугу. Это уже дело воображения.

В наше время человек, интересующийся правосудием, ищет ответ именно на этот вопрос. Почему в самом деле, почему тот или иной человек совершает то или иное преступление?

Вообще-то суд место ужасное, что-то вроде паноптикума: здесь можно увидеть кусок жизни, но объяснения ему не получишь. «Почему, почему?» — всегда спрашивает посетитель.

Несколько лет назад, когда я изучал судебные дела, меня все время мучило это «почему». Грехопадения в греческих трагедиях в большинстве случаев фатальны, герои, впавшие в грех, порой даже не знают, что они преступники. Легко было грекам, отягченный литературными реминисценциями, раздумывал я над тем или иным непонятным случаем. Но вот почему сорокасемилетняя женщина убила за блуд свою четырнадцатилетнюю дочь от первого брака и своего пятидесятитрехлетнего второго мужа? Быть может, она чувствовала себя призванной вершить земное правосудие, наказывать преступников? Даже если это так, остается другое «почему»: почему пошла на это девочка, что за радость находила она в ласках старого отчима?

Роясь в подобных документах, я натолкнулся на одно чрезвычайно простое на первый взгляд дело: перед судом в качестве ответчика предстал врач, совершивший запрещенную операцию, в результате которой погибла женщина на четвертом месяце беременности.