Избранное - [60]

Комната мне досталась красивая, с террасой, окна выходили на южный склон, а делать было абсолютно нечего, поэтому я целые дни проводил на лыжах.

Я спросил однажды свою ассистентку Эву, не хочет ли она покататься со мной на лыжах. Она ответила, что не умеет, и выжидающе посмотрела на меня. Ждала, что я предложу поучить ее.

Я и предложил:

— Потренируйтесь в парке, как спускаться с горы, а я ежедневно вечером или, если вам удобнее, перед приемом буду приходить на полчасика учить вас. Хорошо?

— Знаете, — ответила она, — мне понадобится слишком много времени, чтобы хоть как-то тягаться с вами.

Может, она рассердилась на меня, а может, нет — я, во всяком случае, каждое утро около семи отправлялся в путь, к десяти возвращался, заглядывал в парк, но Эвы там никогда не видел, она не тренировалась. В одиннадцать начинался прием, к этому времени я успевал принять ванну и побриться — и к моему приходу в кабинете всегда уже сидела Эва с выражением скуки на лице.

О совместных прогулках я с ней больше не заговаривал.

В сущности, первые дни ничто, кроме природы, не интересовало меня. Скажу по опыту — это не так трудно. Если человек пьет, он может занять себя на целый день; через час-два даже собственные мысли начинают увлекать. Легко занять себя и эротикой: она может заполнить день с утра до вечера, а возможно, и ночь. Но ни то, ни другое меня в те дни не прельщало, я так давно — целые дни, даже месяцы — не был на свежем воздухе, на вольном просторе среди снега и гор, что теперь не мог всем этим насытиться.

Зимний лес не менее живой, чем летний, к тому же в нем легче следить за жизнью животных. Вот на нетронутом снегу виднеются беличьи следы, в панике скакала белка взад-вперед, а вот и разгадка: отпечатки кончиков крыльев птицы, в этом месте она набросилась на зверька, а метром дальше — капли крови на снегу. Умей я читать следы, я бы целыми днями шел по ним, наблюдая трагедии животных, ибо все без исключения следы вели к трагедиям. Вот крохотное животное — лапки его едва больше ногтя моего мизинца — прыжками передвигалось по глубокому снегу. И вдруг под вытянутой веткой дерева — примятый снег, словно на нем валялись, а дальше — ничего. След обрывается.

В библиотеке дома отдыха не нашлось ни одной книги по естествознанию, а я понятия не имел, какие животные живут здесь зимой и кто кем питается. Каменная куница, лесная куница, ласка, это я помню еще по гимназии да по фильмам Хомоки. Надо бы раздобыть книгу про животных, но где? А может, среди отдыхающих окажется естествовед и ему понадобится моя помощь? Увы, таких пациентов не нашлось.

В первые дни я не ходил в столовую, просил подавать обед и ужин себе в комнату. Мне не хотелось знакомиться с людьми, которые и меж собой-то едва знакомы. На четвертый день я спустился к обеду, сел с краю стола, накрытого на шестерых, но никому не представился, впрочем, никто на это и не претендовал. Отдыхающие почти не говорили друг с другом. Разве что словом перекинутся, сегодня, мол, суп не очень вкусный…

Вообще качество питания служило неисчерпаемой темой для обсуждения.

Я не гурман, вкус блюда заботит меня лишь в том случае, когда я ем ради самой еды. Захочется, к примеру, капусты по-коложварски… случалось, я все готов был отдать в разгаре зимы за цыпленка, зажаренного в сухарях, с салатом из свежих огурцов. Но такое бывало редко, обычно я не обращал внимания на еду; и потому неиссякаемая критика кухни моими соседями по столу сперва была мне непонятна, а потом я начал презирать их за это — дома они явно питались значительно скромнее. Позднее я понял, что все эти разговоры просто обыкновенная болтовня; когда говорить не о чем, обед и ужин становятся единственно возможной темой, сутью бессодержательных дней, вносят хоть какое-то разнообразие. День шницеля сменяет день паприкаша, день жаркого следует за днем жареной свинины — так вот и две недели пробегут.

Двадцатого декабря стояла чудесная солнечная погода, утром я спустился на лыжах к Матрахазе, позабыв обо всем, загорал там на южном склоне холма и опоздал на десятичасовой автобус. Подниматься в гору пешком у меня не было ни малейшей охоты, к тому же это займет добрых два часа. Я позвонил по телефону, Эва успокоила меня, сказав, что назначит всем прийти после обеда. Я собрался было вернуться на старое место, позагорать там еще немного, пообедать в туристском домике, а потом вернуться на Гайю дневным автобусом, когда заметил вдруг идущую навстречу машину. На всякий случай я поднял руку: не на Гайю ли они направляются?

Оказалось, что именно туда, да и место у них есть.

Место мне не было нужно, все равно лыжи девать некуда. Я спросил, не разрешат ли они мне привязать к машине веревку, чтобы, держась за нее, ехать на лыжах за ними.

В машине сидели мужчина и женщина, на заднем сиденье лежали свертки, элегантные чемоданы, женщина была красива и изящна, у мужчины было симпатичное лицо. Оба смеялись.

— А можно ли? Ведь это, кажется, не разрешается.

— Ну, разумеется! Вопрос лишь в том, захотите ли вы сделать человеку добро.

Они захотели, я привязал сзади веревку, и мы тронулись. Сперва меня смешило, что они не осмеливались ехать быстро. Через заднее стекло я видел, как мужчина то и дело поглядывал назад — цел ли я. Особенно тревожился он на спусках, боялся, видно, что я налечу своими лыжами на их машину, а на одном отлогом повороте, когда навстречу нам шел грузовик, женщина затормозила и остановилась. Она отворила дверцу и выглянула.