Избранное - [3]

Хронологически все повествование охватывает почти восемь лет, начиная с года Синей мыши по монгольскому традиционному календарю (1924-й по европейскому летосчислению), знаменательного для народной Монголии. Это год, когда революционные события привели к провозглашению Монгольской Народной Республики, время бурной и нелегкой жизни народа в переломную эпоху. Процесс становления и мужания нового человека — хозяина новой страны, изнурительная борьба с тайными и явными врагами, нелегко преодолеваемый барьер: сложившийся в веках уклад кочевой жизни, веками спрессовывавшаяся психология — все это нашло отражение в трилогии.

Сэнгийн Эрдэнэ ведет нас рядом со своими героями их трудной дорогой. В год Синей мыши Сэмджуудэй трагически теряет любимого человека, позвавшего ее в новую жизнь… А в «девичье лето» 1931 года мы прощаемся с Сэмджуудэй, сильной, уверенной в своей правоте, способной ныне повести за собой других. Сострадая своим героям, писатель обнажает и корни обрушивающихся на них несчастий, показывает, как хрупко, легко ранимо человеческое сердце при столкновении со злом и каким огромным запасом прочности оно обладает для того, чтобы сберечь даже самую малую искру, зажженную от добра.

Три повести о Сэмджуудэй открыли новое направление в творчестве Эрдэнэ — жанр исторической прозы. В художественном осмыслении исторических событий прозаик умело перемежает документализм с присущим ему лиризмом. Это качество ярко проявилось и в последнем произведении Эрдэнэ — лирической повести о Дашдоржийне Нацагдорже, основанной на фактах биографии замечательного монгольского писателя (повесть была опубликована в 1981 году к 60-летию народной революции). Нацагдорж для Эрдэнэ не просто классик, основоположник современной монгольской литературы. Это писатель, очень близкий ему по духу творчества. Повесть о нем была задумана Эрдэнэ как гимн молодому поколению новой Монголии: «…Я попытался показать Нацагдоржа и его молодых современников, заряженных кипучей энергией Революции, передать, как влияла на их судьбы сама атмосфера той удивительной поры — расцвета нового монгольского государства, рожденного к жизни Революцией».

Писать о Нацагдорже после выхода в свет монографических исследований и книг-воспоминаний о нем — задача непростая. И все же как писатель, проявивший свое дарование прежде всего в психологической прозе, Эрдэнэ по-новому воссоздал образ рано возмужавшего революционера, юность которого протекала в сплошной «лихорадке буден». Действие повести охватывает всего лишь один год из жизни Нацагдоржа, однако и в этих узких временных рамках автор сумел показать, как формировался его характер и шлифовалось мировоззрение, как шел Нацагдорж к преддверию того часа, когда он, переполненный необыкновенной любовью к Пагмадулам, раскрыл свой замечательный поэтический талант.

Раздумья Эрдэнэ над процессами литературного творчества нередко выливаются в статьи и выступления литературоведческого характера. В этих работах есть, конечно, место и анализу отдельных произведений товарищей по перу, однако чаще всего Эрдэнэ критически рассматривает в них то, что написано им самим, или говорит о своем понимании творчества других писателей. Так было, например, в споре о толковании рассказа Д. Нацагдоржа «Слезы почтенного ламы», когда Эрдэнэ высказался в пользу гуманистической трактовки образа служителя культа.

Эрдэнэ-художник постоянно пребывает в творческих исканиях. Казалось бы, еще в шестидесятые годы с выходом мастерски написанных психологических новелл им была взята немалая высота. Семидесятые годы отмечены сюжетным разнообразием повестей, получивших признание не только на родине писателя, но и за рубежом: «Жена охотника», «Дневная звезда» и другие произведения переводятся на русский язык, приходят к читателям социалистических стран. А теперь он задумал создать роман. «Хочется писать о том, что лучше всего знаю, — говорит он, делясь своими творческими планами. — Герои будущего романа, конечно, с Онона. Время действия — с середины тридцатых годов до конца второй мировой войны… Роман — жанр для меня новый, и не скрою, что вели меня к нему и «Строговы» Георгия Маркова, и книги Габриэля Маркеса, и роман Чингиза Айтматова «И дольше века длится день»… По-моему, все-таки нет более могучей прозы, чем русская». Когда-то, говоря о своих литературных кумирах, Эрдэнэ восторженно отзывался о Павке Корчагине Н. Островского, о пятнадцатилетнем капитане Ж. Верна. Потом на смену им пришли романтические герои молодого Горького. С годами круг почитаемых писателей стал шире, и Эрдэнэ ввел в него Ги де Мопассана, И. С. Тургенева, А. П. Чехова, М. М. Пришвина.

Полагаясь на великую силу художественного слова, Эрдэнэ хочет доверить литературе свои раздумья о жизни, о пронизывающих ее причинных связях. В новой книге писатель намерен рассказать об этапах большого пути своего поколения, которому выпала удивительная судьба: «Представьте себе, я, сорок лет назад мальчиком покидавший юрту отца верхом на коне, взятом на почтовой станции, дожил до времени, когда монгол готовится к полету в космическое пространство» (из интервью газете «Утга зохиол урлаг»). Не прошло и года после этого высказывания, как Эрдэнэ поспешил на родину первого монгольского космонавта Гуррагчи, чтобы познакомиться с его родителями, братьями и сестрами, увидеть тот уголок Монголии, где началась жизнь человека, открывшего монгольскую страницу всечеловеческой эпопеи Земля — Космос. Очерк «Зов далекой земли» Эрдэнэ написал с поэтическим вдохновением, вызванным и самим событием, и рассказом матери космонавта о детских годах сына. Писатель постарался бережно передать ее думы о сыне, к которому пришла шумная слава, и в то же время показал стоящую за ними поэзию самой жизни. Старой женщине памятно, что Гуррагчу с детства манили звезды — ведь они так близко к их стойбищу: «Стоит только взобраться на вершину одной из гор, увенчанную пиком, словно ракета, рвущаяся ввысь, да взять в руки укрюк, которым отец заарканивает коней, и дотянешься до звезды». Да, в ясном монгольском небе звезды, как верные друзья, светят запоздалым путникам, заглядывают в каждую юрту через тоно — открытое в центре круглой крыши окно… Эрдэнэ не пытается выведать у матери первого монгольского космонавта что-нибудь особенное. Сокровенное и житейское тесно переплелось в материнской памяти. Дети — ее самая большая драгоценность, и потому счет времени у нее свой — материнский. Самый большой отсчет по годам приходится на Гуррагчу, он старший… И снова бьется в сознании писателя вопрос: как постичь загадку связи времен? Ведь еще на его памяти главным средством передвижения была повозка на деревянных колесах, которую тащил вол. А сегодня монгол уже летит в космическом корабле!