Избранное - [18]

Стоял ясный осенний день. Возле стойбища Чултэма-бэйсе скопилось много бурятских повозок. Бэйсе распорядился поставить все имевшиеся у него юрты, вплоть до предназначенной в приданое дочери. Потому и было в его дворе шумно и весело, словно на хошунном надоме.

Прибывших усаживали на войлочные коврики перед юртами и палатками и подносили угощение. Тарелки и блюда ломились под тяжестью молочных пенок и арула[31], а также свежей баранины, которой бедняки давно не пробовали. Вдоволь было и молочной водки. Очирбату пришлась по душе обстановка, царящая на сходке, где буряты выразили стремление войти в единую монгольскую семью. В ожидании, когда подъедут остальные, он беседовал с бэйсе и гулбой, присматривался к бурятам. Седла на большинстве их коней были деревянные, а чепраки кожаные, с латунными бляхами. Серебряная сбруя или серебряные ножны встречались очень редко. Буряты вели себя чинно, ели и пили неторопливо. А вот и молодой парень, которого Очирбат повстречал на днях у реки.

— Чойнхор, а Чойнхор! — окликнул парня гулба. — Погляди, кого еще нет.

Встретившись взглядом с Очирбатом, Чойнхор насупился и, нагнув голову, прошел мимо. И еще одного знакомого человека увидел Очирбат — ту самую девушку, которую «на ладони подымешь». По всей видимости, она была служанкой у бэйсе — подавала еду, обносила чаем. Характер женщины проявляется в том, как она подает пиалу с чаем. У новой знакомой Очирбата это получалось ловко и красиво.

Вернулся Чойнхор и сообщил, что все в сборе. Гулба вытащил из-за пазухи красный лоскут, аккуратно расправил его.

— Вывесь-ка, Чойнхор, красный флаг.

Чойнхор привязал лоскут к шесту и воткнул шест в землю перед одной из палаток. Люди притихли, глядя, как полощется на ветру алый флажок. «Ого, каков старый волк! — подумал Очирбат о гулбе. — Интересно, что он сейчас скажет?»

— Мы, буряты, собрались под алым флагом революции сегодня в замечательный осенний день тысяча девятьсот двадцать третьего года. Монгольское народное правительство предприняло в отношении нас замечательный шаг — пригласило вступить в семью монгольского народа. Много горя и тяжелых испытаний выпало на нашу долю. А теперь на нас снизошла благодать — не иначе как в награду за горячие молитвы наших отцов и дедов, совершавших паломничество в монгольские храмы! Ныне мы достигли вершины счастья. Правильно я говорю, братья мои?

— Так, так! — послышалось со всех сторон. У людей были взволнованные лица, кое-кто украдкой смахивал слезу.

— А теперь перед вами выступит уполномоченный народного правительства, герой Народной революции господин Очирбат.

Гулба нагнулся к нему и вполголоса посоветовал:

— Говорите медленно, иначе вас могут не понять.

Очирбат говорил внятно, отчетливо. Рассказал о значении Народной революции, о деятельности партии и правительства, о том, что при правительстве создан специальный орган по делам бурят, что все они объединяются в собственный хошун, подчиненный государственным властям, что у хошуна будут права и обязанности, а также собственная печать.

— Задача нашей революции, — сказал он, — состоит в том, чтобы все народы, населяющие Монголию, жили дружно и счастливо, одной семьей. В следующем году намечается созвать первый Народный хурал, который примет конституцию, основной закон нашего государства, в ней будут закреплены права граждан. Конституция будет направлена на защиту бедняков, против ханов и нойонов. И дети ваши, как и дети монголов, должны учиться, чтобы активно участвовать в строительстве новой жизни. Хошунным даргой[32] до выборов предлагается назначить гулбу Дунгара.

Очирбат вынул из сумки печать, завернутую в желтую бумагу, и передал ее гулбе. Тот принял с благоговением, обеими руками. Он был искренне взволнован. Горбатый нос его покрылся бусинками пота, руки дрожали. Очевидно, новая власть и не собиралась ставить ему в укор прежние чины и княжеское звание. Мало того, она вручила ему печать хошунной администрации. Может, временно, но этот акт еще выше поднимал авторитет гулбы в глазах его соплеменников. Бэйсе посмеивался про себя, он был доволен: выходит, зря болтают о наступлении на права феодалов и князей. Богдо-гэгэн сидит на престоле, надо думать, прочно, иначе разве признало бы правительство перебежчиков с другой стороны?

Дунгар сделал знак Чойнхору, и тот вывел вперед каурого коня в серебряной сбруе и дорогом седле. Дунгар взял коня за повод и с поклоном обратился к Очирбату:

— Араты бурятского хошуна просят вас принять в дар этого коня, чтобы вам легче было нести свою службу. Это очень хороший конь, кавказской породы.

Очирбат растерялся:

— Что вы! Зачем мне такой дорогой подарок? Я чиновник, мне положено пользоваться уртонными лошадьми.

Однако Дунгар продолжал настаивать, а Очирбату неудобно было отказываться, и в конце концов порешили на том, что конь Очирбата останется пока в прежнем табуне.

— Примите хотя бы седло и сбрую. Это работа известных хайларских мастеров, — сказал Дунгар, тщательно пряча раздражение под любезной улыбкой.

После официальной части началось празднество. Состоялись состязания борцов и конские скачки. Не обошлось и без потасовки.