Избранное - [168]

Когда шел по колхозу, сердце замирало, уж очень не хотелось отдавать цветы не по назначению. К моей радости, на горизонте ни старух, ни школьниц. А потом огорчился — никого не было. «Зайду в общежитие к Мише», — решил.

Миша мой друг, он работает электриком. Несколько раз он меня выручал, вот хоть когда полетели ходовые огни, — только отошел от причала, они сгорели. Миша поднялся в три часа ночи, и к утру все готово было. Потом мы болтали как-то о разных пустяках, и обоим интересно было, а потом догадались, что понимаем друг друга с полуслова.

Вот крыльцо общежития, а женщин ни одной. «Уж не повымерли ли все женщины? — огорченно думал я, бродя по коридору. — Хоть бы тетя Римма, уборщица».

Толкнул дверь Мишиной комнаты, комната пуста. Прохладно, тихо. Положил цветы на стол и повалился на Мишину кровать.

В коридоре послышались шаги, дверь открылась, вошел Миша. В руках у него зубная щетка с мылом, полотенце на плече.

— Это кому? — Миша улыбнулся. — С моря пришел?

— Тебе. Сломался… Собирался подарить первой женщине, какую встречу в колхозе, но никого не встретил, теперь тебе.

— Что сломалось? Давай стебли обрежем?

— Давай. Вал погнул.

— Запасных валов нету, точить будем. С неделю проторчишь.

— Знаю.

Миша достал нож, обрезал стебли. Стянул их капроновой ниткой.

— Самый номер! — торжественно произнес он. — Теперь посудину.

Вдруг в коридоре раздались частые легкие шаги, так могли стучать только женские каблучки — Мишкино лицо скисло.

Я схватил букет и выбежал в коридор, навстречу мне шла Надюша. Она была в цветастом, легоньком, будто воздушном платье без рукавов, легоньких туфельках, волосы разметались по плечам, головка чуть откинута. И вся она: и откинутые за спину локоны, и легкие каблучки, и оголенные руки, и блестящие глаза, и тонкий запах духов, и вся ее почти девичья фигурка — так и напоминала что-то воздушное, непонятное, неуловимое…

— Мне?

— Да.

— О!

Она глянула в мои глаза, я не выдержал блеска ее глаз — и черт знает что со мною происходит: если я встречу женщину, которая мне нравится, теряю способность соображать, юмор в этих случаях отвратительный, пот и краска хозяйничают на моем лице. Иногда, зная за собой вот эту штуку, замолкаю и ухожу.

— Где ты их нарвал?

— В тундре.

— В тундре?

— В тундре.

— В тундре, — повторила она и склонилась над букетом. Потихоньку пошла.

Дальнейший разговор, если его передать дословно, бессвязный и непонятный. Но мне он понятен был.

Надю я знаю давно, с тех пор как она приехала на Камчатку. Она работает в столовой, в кассе. Когда мне приходится выбивать у нее чек, я не смотрю ей в глаза, стараюсь с кем-нибудь болтать и побыстрее отхожу. Она — я заметил — обычно спешит, краснеет и тоже не смотрит мне в глаза.

У нее есть муж, Сашка, такой же рыбак, как и я. У них двое детей, мальчик и девочка. Девочка ходит уже в школу. Семейная жизнь у них ненормальная: по колхозу установилось капитальное мнение, что она ему изменяет, несколько раз он бил ее. Последний раз побил ее здорово, дня два она не выходила на работу, потом вышла припудренная.

Возвратился в Мишкину комнату, повалился на кровать и закурил. Миша повязывал галстук.

— У меня будешь ночевать или на судне?

— На судне.

— Пойдем в кино.

— С удовольствием.

В клуб пришли за час до начала, играли в бильярд. У меня перед глазами стояла Надя, блеск ее глаз, прерывистое дыхание, склоненная головка над цветами. И было хорошо.

Публика собиралась медленно. Я не смотрел, пришла она или нет, но знал, что, когда она придет, я почувствую. И точно: мне вдруг стало приятно до дрожи, прямо загорелся весь. Оглядываюсь — Надя, опустив голову, проходит мимо.

— Ну бей же! — крикнул Миша.

Я ударил, шары прыгнули через борт.

— Ну и ну. В первый раз вижу, чтобы два шара вылетали.

Фильм был хороший, но я с нетерпением ждал конца. Я знал, что Надя встретит меня, непременно встретит. И когда свет зажгли, не спешил выходить, все разминал папиросу в сторонке от общего потока.

На улице темень была такая, что протянутой руки не видно. Я брел наугад и — вдруг почувствовал ее дыхание.

— Ты?

— Да.

Я взял ее под руку.

— Погоди, я из туфель вытрясу. — Она держалась за мой локоть, руки ее подрагивали.

Шли. Она часто и звучно дышала, хотя мы шли как нельзя тише. И мне хотелось, чтобы дорога не кончалась. У нее был теплый, мягкий локоть, от ее плечика дышало жаром. Она подняла голову и засмеялась.

— Вот и пришли, — сказала.

— Да. — Я стал возиться с папиросами.

Я не помню, сколько мы так вот стояли молча. Вдруг дверь скрипнула, и свет упал на нас.

— Мама, — послышался детский голосок, — а Сашенька не спит.

— Сейчас, доча. — Она, склонив голову, медленно пошла по ступенькам крыльца. Медленно прикрыла дверь за собой.

Я побрел к пирсу, где стоял сейнер. Спать не хотелось. Уселся на кнехт и смотрел на журчащие струи воды мимо борта.

III

На другой день мы с Мишей не пошли в кино, ловили корюшку с пирса. Тут же стайкой толпились ребятишки всех возрастов, они тоже рыбачили. То и дело слышалось:

— Дядя, гляди, какую поймал!

В сторонке от общей ватаги переступал с ножки на ножку маленький мальчик. Резиновые сапожки у него были с зайчиками на голенищах, на головке жокейская кепочка, которую он то и дело снимал и почесывал затылок. Весь он очень чистенький и красиво одетый.