Избранное - [48]

1966

Перевод Э. Гессен.

НА ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ СЛУЖБЕ >{80}

Нужного мне человека не было. Я застал только его заместителя, но он был не в курсе дела, к тому же я видел, что ему просто некогда заниматься всякими пустяками. Он улыбался и поглядывал на часы. Потом перестал улыбаться и сказал, что он даже и не заместитель вовсе, просто на него вдруг взвалили работу трех сотрудников. В сифоне, стоявшем на столе, воды не было, впрочем, не было и второго стакана. Польские газеты были старые, а так как старые газеты я мог купить и на вокзале, то, извинившись за причиненное беспокойство и записав номер телефона моего знакомого, уехавшего в отпуск, я вышел в сад.

Газон здесь был пушистый и гладкий, как ковер. В альпинарии росли кактусы; немногочисленные деревья отбрасывали редкую, пронизанную солнцем тень. Розы расцветали, цвели и отцветали на глазах, в изнеможении свисая с каменных стен и железных решеток. В раскаленном воздухе разбрызгивала воду автоматическая дождевальня. Из маленькой ниши бил фонтан, обливая стоявшую там мраморную нимфу. У нимфы не было головы, по изящно склоненной ее фигуре стекала вода. Капли воды сверкали на подстриженных травинках, на лепестках роз, на листьях и на белом гравии дорожек. Внезапно почувствовав жажду, я отвернул кран, и из черного резинового шланга хлынула вода.

Я широко раскрыл рот и, как прикосновение холодного лезвия, ощутил на губах несравненного вкуса воду, которая текла по разбитым теперь акведукам с далеких гор. Я лакал по-собачьи, жадно ловя глотки воды, словно кусочки льда. Вода лилась мне на глаза, текла по губам, я ощущал ее во всем своем теле. Я уподобился мху, вырастающему на голом камне, в щелях асфальтовых мостовых, по которым течет поток отработанных газов.

Был августовский полдень, молочно-белый в синеве, простиравшейся над вечным городом.

Я давно уже не слышал польской речи; сам изъяснялся на странном языке, почерпнутом из путеводителей и разговорников, — смеси итальянского, латыни и древнепольского, а вокруг грохотали лавины итальянской речи, целые вулканы слов, извергаемые с утра до поздней ночи этим симпатичным, темпераментным народом. Итак, с мокрым от воды лицом я стоял, зажмурившись, в этом искусственном, пронизанном светом саду среди благоухания роз и шума миллионов автомашин и вдруг услышал: «Вкусная вода, правда? Холодная!» Я открыл глаза. Передо мной стояла старая женщина в ситцевом платье, в белом платочке на голове и смотрела на меня с приветливой улыбкой.

— Да, вкусная!

Женщина подошла поближе.

— Здравствуйте! А что вы здесь делаете?

— Зашел своих повидать, да вот не застал и теперь иду домой. Воды попил… Хорошая тут у вас вода!

— Вы, верно, туристом приехали? Просто так, посмотреть?

— Да.

— А живете в гостинице или на квартире?

— В гостинице.

— Так вы, должно быть, дорого платите, они тут в гостиницах дерут ужасно.

— В общем, да.

— Сколько же вы платите?

— Две тысячи в день.

— Ох, дерут. А на квартире вы не можете устроиться?

— Я тут никого не знаю, да и пробуду-то всего две недели, а потом поеду в Неаполь.

— Здесь, знаете, за все приходится дорого платить. Да ведь теперь лето, вы могли бы и в поле пожить.

— Вы имеете в виду кемпинг?

— Нет, на улице-то нынче теплынь, можно и в поле ночевать.

— У меня нет палатки.

— А в поле можно сделать шалаш из веток и жить там, картошки малость накопать или попросить кого…

— А вы были на здешних полях?

— Была раз, да поле тут какое-то не такое… Я здесь в городе уже год целый, а нигде не была. Как-то мне здесь…

— Как?

— Да так, тоскливо.

— А у кого вы живете?

— У сына. Год уж скоро. И все больше дома или в саду в этом. На улицу редко выхожу, там движение очень большое. Была раз в магазине и даже поторговалась, как-то, знаете, полегчало сразу. Торговалась, торговалась, выбирала и ничего не купила. А итальянец этот, знаете, уж так старался, так из кожи вон лез, как у нас еврейские купцы до войны. Я хоть и не поняла ни слова, да вспомнилось старое время. Теперь у нас в магазинах не торгуются, скукота… Невестка проведала и не велела мне больше ходить по магазинам. Вот я и сижу — летом в садике тут, а зимой дома. Один раз только и были вроде бы в поле, да разве ж это поле?! Ни луг, ни пашня. Летом как-то, в субботу, поехали на машинах за город, к морю. У моря этого все кругом загорожено. Куда ни глянь, всюду заборы. Везде за вход плати. Тел там валяется видимо-невидимо, как на Страшном суде! А песок весь вытоптан, раскопан, чисто свиньями изрыт. Просидела я там полдня на стульчике под зонтом. Даже ног не намочила. Мостки там какие-то деревянные и ступеньки в воду, а люди по ним взад-вперед шныряют. Молодые — известное дело — резвились в воде. А у меня тень от зонта ушла, и я на солнце оказалась. Так и сидела. Сын у меня хороший, худого слова мне не сказал, хотя у него своих забот хватает. Вылез из воды и принес мне кока-колу в бутылке с трубочкой. Полегчало маленько. Возвращались мы с экскурсии с этой к вечеру. А вода там, у берега, как помои, кожуры полно и мусора всякого, а песок на берегу — как болото, черный от грязи, будто в нем свиньи валялись, и всюду, знаете, кабинок полно и лесенок, все заборами загорожено. Это у них называется Лидо. Потом мы обратно возвращались полями и лугами, только это бог знает что такое. Все канавами перерыто, заборов полно, участки проволокой огорожены, как для скота, ни межи не видать, ни груши на меже, везде словно камыши какие и кусты. Попросила я сына, и мы свернули чуть в сторону от асфальта, на проселок вроде. Невестка — та даже из машины не вылезла, а я прошлась немного по этому ихнему полю. Но куда там, ни тебе пойти, ни прилечь. Стены кругом да канавы. Даже не знаю, есть ли цветы в той траве, хотя что-то там вроде росло. Постояла я, постояла, подышала воздухом ихним, но тут меня позвали, вернулась я к машине, и мы поехали домой.