Избранное - [42]

В сообщениях информационных выпусков радио говорилось о боях оборонительного характера, об «отрыве от неприятеля». В сообщениях встречались знакомые названия польских городов и рек. Во вчерашнем очередном выпуске речь шла о боях в районе Свентокшиских Гор. Пугливые и особо чувствительные люди шептали, что слышат постоянный орудийный гром… но с сегодняшнего утра этот гром слышали все, даже те, которые не хотели бы его слышать. Виктор водил по карте загоревшимися глазами, как будто бы видел ее в первый раз в жизни. Она была покрыта сетью черных, красных и синих линий, которые на первый взгляд составляли непонятного вида хитросплетение. Однако уже через мгновение можно было различить главнейшие дороги, пути, большие реки; жирные линии, коммуникационные артерии целенаправленно соединяли между собой большие города, центры жизни наций. По этим артериям шел непрерывный поток людей, машин, сырья, шел поток жизни. Там, где его перерывала война, жизнь угасала, замирала.

Но Виктор, глядя на карту, видел своим «внутренним зрением» не гигантские кровавые столкновения, он видел, вернее говоря, он был полон видом единственной смерти, единственной из многих миллионов; это была смерть младшего брата.

Они тесно стояли на небольшой поляне городского парка, почти исключительно молодые парни. Их взяли с нескольких улиц, которые в тот день были отрезаны от города и оцеплены. Пойманных охраняли жандармы и люди в мундирах одной из бесчисленных полувоенных немецких организаций. Среди сбившихся в кучу, оторванных от дома ребят царила тревога и паника. Как всегда, никто не знал, что будет. Можно было только предполагать, что проверят пропуска и рабочие карточки, что жандармы после проверки велят расходиться… Но могло также случиться, что всех перевезут в казармы Арбайтсамта или на Килинского (на улице Килинского размещалось городское гестапо).

Генрику, который в то время жил по фальшивым бумагам и много месяцев не ночевал дома, было чего бояться.

Виктор почувствовал теплое, легкое прикосновение руки брата. Они не могли говорить, поскольку один из жандармов стоял слишком близко и разговор мог показаться ему подозрительным. Виктор чувствовал двойную тревогу. Он боялся и за себя и за брата. Ту же тяжесть, а может, и страх, испытывал сейчас и младший. На этой поляне в городском саду, когда осеннее солнце быстро угасало в желтеющей листве, они стояли рядом, и поток родственной крови быстрей и болезненней зашумел в их жилах. Как будто они срастались в одно тело, вышедшее из лона одной женщины. Они были выброшены на поляну этого парка, как на окруженный океаном островок, отрезанный от мира. Они были отрезаны от города, от жизни, от остального человечества по-настоящему непреодолимой преградой: заряженными карабинами немецких жандармов.

Жандарм, стоящий рядом, сделал несколько шагов в сторону другого жандарма, они заговорили. Генрик сказал шепотом:

— У меня поддельные бумаги, может, выбросить? — и посмотрел на Виктора. Тот не ответил. Отрицательно покачал головой. Жандармы закурили. Это была, по правде говоря, мелочь, никто из окруженных даже не подумал о том, чтобы тоже закурить, но это знакомое движение — дали огоньку — подействовало умиротворяюще.

В глазах Генрика мелькнула тайная усмешка. Это была давняя, озорная усмешечка еще с тех времен, когда они лазили через забор «позырить» футбольный матч «на первенство лиги «Б».

— Кустики… Может, драпануть?

В этом слегка шутливом вопросе одновременно содержалась и просьба, чтобы старший дал разрешение. Молчаливо было признано право старшинства, к которому прибегают в опасные дни. И Виктор кивнул головой, дал разрешение. Это были густые кусты, за которыми шла улица, свободная от патруля, дающая шанс на побег. В то время как «на Килинского» могли еще сегодня начать проверку документов и опознание их владельца. Там Генрика бы держали под ключом, и выплыло бы много такого, что должно остаться в тени. Здесь все еще принадлежало беглецу, удача зависела от выбора момента, от быстроты и правильной ориентировки. Так что он кивнул головой.

В ту же минуту он почувствовал пожатие руки, но это было не прощание, скорее, Генрик держал его за руку. Они стояли так одно мгновение, как много лет назад, когда они, разозлившись на отца с матерью, бежали из дому куда глаза глядят, туда, где хорошие люди, сочувствующие человеку, туда, где безопасно. Больше они друг с другом не разговаривали. Генрик бросился в сторону.

Виктор открыл рот, как будто хотел позвать брата назад. Но после этого броска игра между Генриком и жандармами развернулась молниеносно и неудержимо. Старший брат был уже только одним из многих свидетелей. Генрик в ответ на резкий окрик втянул голову в плечи и побежал прямо по широкой аллее. Аллея эта перерезала парк на две части и была открыта насквозь, а в конце, у ворот, светились бледным светом огни под синими колпаками. К этим огням бежал Генрик.

А ведь он хотел броситься в сторону, в заросли… Но именно оттуда вышел жандарм, до этой минуты неподвижный, хорошо упрятанный. Виктор видел темный силуэт брата, ему показалось, что тот приостановился, а потом пошел медленным, все более медленным шагом. Он не убегал, а шел медленно, опустив голову, в сторону туманных огней, качающихся среди листвы. Раздались один за другим два выстрела.