Избранное - [40]

О т е ц. Ну что ж, звони.

М а т ь. Если б я знала раньше. Но он сказал что-нибудь, он говорил вообще?

О т е ц. Уже скоро час, как он безмолвствует.

М а т ь. Это немыслимо!

О т е ц. За целый час он не сказал почти ни слова.

М а т ь. А может, Дзидек ослышался? Он еще такой ребенок. Пойди сам. Надо, чтоб кто-нибудь взрослый проверил. Однако я позвоню Вицуле, а ты серьезно поговори с отцом. Я убеждена, что Вицуля сделает для меня все. В крайнем случае, она уступит нам свою керамическую печь, а сама займется декорациями. (Внезапно, рассерженная.) Но ты ведь мог предложить отцу какое-нибудь занятие, пусть что-нибудь лепит, выжигает на старости лет.

О т е ц. Должен признаться, что первый раз в жизни у меня опускаются руки.

М а т ь. Надо было позвонить.

О т е ц. Кому?

М а т ь. Говори тише, а то разбудишь его. Ты решай, а я позвоню. (Выходит. Вскоре возвращается сияющая.) Ну, все хорошо!

О т е ц. Что сказала Вицуля?

М а т ь. Вицули не было дома.

О т е ц. А кто был?

М а т ь. К телефону подошла Колготка. Как только Вицуля вернется из экспериментального театра, Колготка ей все расскажет. Представь себе, что у Вицули прямо конгениальная концепция постановки пьесы Запольской на трапеции. Все в движении. Геня дрожит от восторга.

О т е ц. Колготка сказала тебе что-нибудь конкретное?

М а т ь. Конечно, конечно, все так чудесно. Как только Вицуля вернется, она тотчас же позвонит. А как отец? Принял он что-нибудь?

О т е ц. Что-то принял. Кажется, спит.

Мать на цыпочках выходит из комнаты. В комнату на цыпочках входит  д е д у ш к а.

Д е д у ш к а. Она вышла?

О т е ц. Вышла, но вернется. А ты почему не спишь, папа?

Д е д у ш к а. Я уже поспал. Послушай, Здислав, ты еще не распечатал сыр?

О т е ц. Какой сыр?

Д е д у ш к а. Ну тот, что ты привез.

О т е ц. А, горгонзолю?

Д е д у ш к а. Горгонзолю, горгонзолю…

О т е ц. Ты, наверное, шутишь?

Д е д у ш к а. Ты же сам говорил, что привез.

О т е ц (торжественно). Отец, ты только что потерял веру в прекрасное, здание твоей жизни рассыпалось, словно карточный домик. Как же ты можешь в такую минуту спрашивать о сыре?

Д е д у ш к а. Да, это верно. Надстройка развалилась, мой внутренний мир — сплошной кошмар. А что, разве по мне это видно?

О т е ц (подходит ближе, смотрит в лицо дедушке). Кое-что видно. Впрочем, может, я ошибаюсь.

Д е д у ш к а. Утешаюсь, чем могу.

О т е ц. Разве можно жить без веры в прекрасное? Или в истину?

Д е д у ш к а. Нельзя… Нельзя.

О т е ц. Как же ты живешь, отец?

Д е д у ш к а (неуверенно). Чувствую себя неплохо, начинаю понемногу привыкать к этой безвыходной ситуации. Так что, попробуем горгонзолю?

О т е ц (взволнованно ходит по комнате). Это же бред, человек, который час тому назад перестал верить во все, чем он жил, мир которого рухнул, как… В такую минуту я не этого от тебя ожидал. Ты не имеешь права быть беспечным в подобной ситуации.

Д е д у ш к а (смешавшись). Попытаюсь.

О т е ц. Хотя бы при женщинах и детях нужно сохранять видимость достоинства. Я на твоем месте не находил бы себе места. Ведь это же катастрофа. Как ты можешь говорить о сыре в то время, когда утратил внутреннее содержание…

Д е д у ш к а. Извини меня. Я говорил о сыре вне всякой связи с моей трагедией.

О т е ц. Я тоже прошу меня извинить, но я не узнаю, не понимаю тебя.

Д е д у ш к а. Но ведь одно с другим не связано.

О т е ц. Ты мог бы для приличия хоть на один день воздержаться от сыра.

Д е д у ш к а. Я же тебе говорил, что одно с другим не связано. Банкротство гуманизма одно, а горгонзоля другое, как ты этого не понимаешь? Там (он указывает пальцем на свою комнату), на руинах своей эстетики и этики, я, уподобившись Иову на гноище, понял, что в момент крушения всех идеалов можно распечатать и даже попробовать сыр. Ветры веют и даже ветры истории, мой мальчик, они срывают с наших голов белые султаны.

О т е ц (деловым тоном). Давай сядем, отец.

Садятся.

И ты со своим испепеленным, выжженным нутром собираешься жить как ни в чем не бывало?

Д е д у ш к а. Разве ты не заметил, что мы живем в беспрецедентные времена?

Отец закрывает лицо руками.

Здислав…

Отец молчит.

Здислав.

О т е ц. Я слушаю.

Д е д у ш к а. Здислав, я чувствую, что во мне… (через мгновение) что во мне снова что-то дрогнуло.

О т е ц. Что?

Д е д у ш к а. Откуда я знаю, что?

1961

Перевод В. Борисова.

ПРОЗА >{76}

СЫНОВЬЯ >{77}

Домик, где жил Виктор, стоял на шоссе Клобуцк — Велунь. В ясную погоду издалека виден был позолоченный шар с непременной вороной на монастырской звоннице. Звонница за много километров до въезда в город являлась глазам путников. Когда-то болтавшая всеми языками своих бесчисленных колоколов, теперь она давно молчала; темная железная игла, торчащая в переменчивых небесах…

Вокруг дома был сад, который без всякого толку разводили родители Виктора. Забор, когда-то прочный, теперь был разобран и разворован на топливо. За садом находились поля. Горизонт завершался волнистой, туманной линией холмов, как будто покрытых лесом. Беленый домишко, похожий на все другие дома в их пригороде, не содержал в себе никакой тайны, ничего необычного, в нем жизнь протекала так же, как в других домишках, где жили поляки.