Избранное: Романы, рассказы - [27]

Каким образом она очутилась у нас в городе, я уж не помню, с тех пор я давно потерял ее из виду.

Когда мы с Тонио с ней познакомились — на балу в клубе Орхидей, — она была возлюбленной молодого русского.

Мы сидели на веранде, и из зала до нас доносились далекие пленительные звуки испанской песни.

С потолка свисали неописуемой роскоши гирлянды тропических орхидей: царица этих неумирающих цветов — cattleya aurea, одонтоглоссы и дендровии, растущие на обрубках трухлявых стволов, сияющие белизной, словно райские бабочки лоэлии. Каскады ярко-синих ликаст — заросли этих сплетенных словно в танце цветов полыхали знойным одуряющим ароматом, который всякий раз струится мне в душу, когда я вспоминаю картину этой ночи; ясно и отчетливо встает она перед моими глазами, словно в магическом зеркале: сидящая на скамье из неошкуренного дерева Мерседес, полускрытая живой завесой лиловых вандей. Тонкое страстное лицо неразличимо в густой тени.

Ни один из нас не произнес ни слова.

Словно видение из «Тысячи и одной ночи»… Мне пришла на ум сказка о султанше-гуле^{28}, которая в полнолуние втайне отправлялась на кладбище, чтобы пожирать на могилах мясо покойников. Мерседес остановила на мне словно бы испытующий взгляд.

Смутное воспоминание шевельнулось в моей душе, словно когда-то давно, в прошлой далекой жизни этим взглядом, который нельзя забыть, на меня уже смотрели однажды холодные, неподвижные змеиные глаза.

Вытянув шею, она приблизила ко мне лицо, и в ее волосах подрагивали запутавшиеся пятнистые черно-лиловые языки цветущего бирманского бульбофиллюма, словно нашептывая ей на ушко про какие-то новые, неслыханные грехи. Тогда я вдруг понял, что за такую женщину можно отдать душу.

Русский возлюбленный стоял перед ней на коленях. Он тоже не проронил ни слова.

Празднество было экзотическим, как сами орхидеи, то и дело удивляя новыми неожиданностями. Из-за портьеры вдруг появился негр и поднес яшмовую вазу, полную блестящих болонских слезок. Я увидел, как Мерседес с улыбкой что-то сказала своему русскому поклоннику, и увидел, как он, взяв одну болонскую слезку, зажал ее в губах и, подержав так, протянул своей возлюбленной.

В этот миг из темной гущи спутанной листвы стремительно вытянулась вперед гигантская орхидея — демонский лик с плотоядной алчной пастью без подбородка — одни только переливчато-блестящие глаза и отверстый сизоватый зев. Страшный лик растения подрагивал на стебле; он весь дрожал от зловещего смеха, уставясь на руки Мерседес. У меня замерло сердце, словно душа заглянула в бездонную пропасть.

Вы верите, что орхидеи могут мыслить? В тот миг я почувствовал, что могут, почувствовал, как чувствуют ясновидящие, что эти фантастические цветы ликовали, радуясь за свою повелительницу. Она, эта креолка с чувственными алыми губами, с лицом, к цвету которого примешивался чуть заметный зеленоватый оттенок, с волосами цвета мертвой меди, была царицей орхидей. Нет, нет! Орхидеи — не цветы, а сатанинские твари. Эти создания, как улитки, выставляют наружу только рожки, только щупальца своего скрытого тела, притворяются, будто у них есть глаза, губы, языки, ослепляя нас вихрем умопомрачительных красок, который мешает разглядеть затаившуюся в царстве теней смертоносную гадину.

Опьяненные одуряющим ароматом, мы наконец воротились в зал.

Русский юноша крикнул нам вслед прощальные слова. Воистину прощальные, потому что смерть уже стерегла у него за плечами. На другой день взрыв котла разорвал его в клочья.

Прошло несколько месяцев, и вот его брат стал возлюбленным прекрасной Мерседес. Он был замкнутый, высокомерный человек, избегавший всяческого общения. Парочка поселилась на вилле возле городских ворот, затворясь там от всех знакомцев, целиком отдавшись безумной, страстной любви.

Тот, кто, как я, видел, как они в сумерках гуляют по парку, прижавшись друг к другу и беседуя почти шепотом, отрешенные, не замечающие ничего вокруг, тот понимал, что эти два существа охвачены всесильной страстью, несвойственной нашей крови.

И вдруг неожиданно пришла весть о том, что Иван тоже погиб от несчастного случая при полете на воздушном шаре, предпринятом ни с того ни с сего, загадочным образом выпав из гондолы.

Всем нам казалось, что Мерседес не переживет этого удара.

Несколько недель спустя, весною, она проехала мимо меня в открытой коляске. Ничто в невозмутимых чертах ее лица не выдавало пережитого горя. Мне показалось, будто это проехала египетская бронзовая статуя, сидящая с вытянутыми на коленях руками, а не живая женщина. Даже во сне меня потом преследовало это впечатление: каменная статуя Мемнона^{29}, само олицетворение нечеловеческого спокойствия, глядя перед собой пустыми глазами, едет в современном экипаже в лучах утренней зари все вперед и вперед сквозь сиреневую мглу и клубы тумана, направляясь навстречу солнцу. Длинные тени от колес и коней, необычайно вытянутые, бледно лиловея, скакали по влажной от росы дороге в свете занимающегося утра.

Потом я долгое время путешествовал, посмотрел мир и повидал много удивительных картин, но мало какая произвела на меня столь сильное впечатление. Иные краски и формы служат душе материалом, из которой она творит свои сны наяву. Звяканье канализационной решетки в ночной час под ногой, всплеск весла, порыв благоуханного ветра, резкие очертания красной крыши, капли дождя, упавшие на ладонь, — все это зачастую становится тем волшебным словом, по которому в памяти всплывают такие картины во всей полноте ощущений. В этой памяти чувства слышится печальный звук, словно кто-то тронул струны арфы.