Избранное. Романы - [192]

Незадачливый ухажер ввалился в землянку, волоча за собой мешок. При падении он выпачкал пальто. Бок ныл тупой болью. Как ни старался Махмет держаться молодцом, вид у него был довольно жалкий. Ардак спросила с улыбкой:

— Вы упали, что ли?

— Да, поскользнулся. Скользко тут у вас.

— Подкованная нога не скользит.

— Подкован-то я крепко, но бывают случайности.

— Надо остерегаться случайностей. Не зря говорят: осторожность охраняет от беды.

— Я по своей природной доверчивости частенько обманываюсь, — пожаловался Махмет и горестно вздохнул. — Вы для меня стали миражем, который можно только видеть, а притронуться нельзя. Смотрите вы на меня с улыбкой, а сами жестоко испытываете. Придет ли время, когда вы сжалитесь надо мной?

Эти печальные мольбы Ардак слушала спокойно, опустив глаза. Когда он перестал изливаться, она вскинула голову и отступила назад. Бросила взгляд на мешок, лежавший у порога, потом на Махмета. Так же спокойно Ардак села. За последнее время она расцвела. На стройной белой шее играло ожерелье из жемчуга. Волосы уже не подстрижены, как прежде, начали отрастать косы. Она заплела их, уложила на затылке. Если недавно в глаза бросалась ее детская непосредственность, то теперь и характер и фигура ее определились. Казалось, и разум ее стал зрелым. На столе лежали две раскрытые книги. Строчки местами подчеркнуты, на полях — пометки.

После длительного молчания Ардак ответила:

— Я пожалела вас с первой встречи. Но приказывать сердцу нельзя. Я это еще тогда вам сказала. Если бы вы сами жалели себя, вы не стали бы себя мучить.

— Не хочу жалеть! Я бросил свое сердце к вашим ногам. Топчите!

— Очень дешево вы цените свое сердце. Чуть что, бросаете под ноги. Можно ли уважать сердце, которое так легко вынимается из груди и так легко вкладывается обратно? Положите его на место — без сердца не может жить даже лягушка.

Эти спокойно, без насмешки произнесенные слова убили в душе Махмета всякую надежду. Круглое лицо его, похожее на полный торсук, увяло, как бывает с тем же торсуком, когда его опорожнят. Теперь он уже был озабочен лишь тем, чтобы приняли мешок.

— Где отагасы?

— На работе.

— Когда вернется?

— Утром, в шесть часов.

— Этот мешок я принес ему.

Даже не взглянув на мешок, Ардак сказала с досадой:

— Вы член партии и ответственный работник. Что скажут о вас люди, молодежь? Какой пример вы им подаете? Или вы хотите меня унизить? Забирайте этот мешок, забирайте сейчас же! — тоном приказания сказала она и встала.

— Хорошо, я пришлю за ним завтра, а пока пусть полежит здесь.

— Нет, пусть не лежит. Имейте в виду, я говорю с вами так из жалости. Иначе…

Взвалив мешок на плечо, спотыкаясь о ступеньки, Махмет вышел из землянки.

Если какой-нибудь вещи суждено разбиться или сломаться, она непременно столкнется с предметом более крепким. Так и Махмет столкнулся с Ермеком и Ардак. Но ему предстояли еще новые неприятности.

Завидя в позднюю ночь человека с мешком, собаки подняли лай. Черный кобель и пегая сука кинулись на него, как бы требуя: «Отдай свою добычу!» Другие псы их поддержали. Махмет отгонял собак комками затвердевшего снега. Только он двинулся, как из-за угла вывернулся Жанабыл.

— Кто это? — крикнул он.

Махмет узнал его по голосу, бросил мешок и пустился наутек. Жанабыл погнался за ним. Но бежал не во всю мочь, его душил смех. Наконец не выдержал, повалился в сугроб, схватившись за бока.

Но Жанабыл не узнал Махмета. Возвращаясь с вечерней работы, он зашел к Ермеку и от него услышал о проделке Байтена. И сейчас подумал, что это Байтен до сей поры таскается со своим мешком, и погнался за ним с невинным желанием попугать его. Однако он не мог понять: каким образом Байтен оказался так далеко от своего барака? Поднявшись на ноги, он увидел, что след ведет к землянке Алибека.

С мешком за спиной Жанабыл вошел в землянку.

Ардак засмеялась:

— Ну и чудеса! Сегодня ночью все возятся с мешками!

— Байтен был у вас?

— Байтена я не видела, а вот Махмет заходил.

— Вот так штука! Значит, я удостоился видеть самого тучного заведующего! — снова захохотал Жанабыл. — Жаль! Если бы я знал, кто попался мне на дороге, я всыпал бы ему тумаков и сам притворился, что не знаю, кого колочу.

— Разве секретарю комсомола полагается драться?

— Э, и у секретаря руки не связаны!

Молодые люди привыкли шутить, подтрунивая друг над другом. Бойкий и правдивый Жанабыл всегда нравился Ардак. Она охотно занималась с ним в школе, беседы их затягивались надолго. Но за последнее время они встречались все реже. Вспомнив об этом, Ардак погрустнела.

— С тех пор как ты стал секретарем, ты редко приходишь учиться, мало бываешь у меня. Как бы не оборвалась наша дружба.

— Не забывай, — серьезно ответил Жанабыл, — что я не легендарный батыр, а обыкновенный человек. Когда-то я считал служащих чуть ли не дармоедами, и только потому, что никогда не видел у них пота на лбу. Это была одна из крупных моих ошибок. А как много было у меня свободного времени! Бывало, отработаю положенные шесть часов, а остальные восемнадцать — в полном моем распоряжении. Если бы все наши рабочие умели использовать это время для учения, то давно стали бы инженерами. На встречу с тобой у меня теперь не всегда хватает времени, хоть мы и живем по соседству. Вот сейчас два часа ночи. Ты сидишь и спокойно читаешь книгу. А мы только что разошлись после совещания и споров. О чем спорили?.. Да вот — выпрямить кривобоких людей труднее, чем разогнуть железо. Когда мы выгнали кулака Куржика из аула, мне казалось, что все тяжкое прошлое ушло вместе с ним. И опять ошибся. Старого осталось немало. Махметы и Байтены, старые привычки и взгляды — все это обломки рухнувшего старого мира. Ты же умная девушка, Ардак. Если вдумаешься хорошенько, то не только упрекать перестанешь, но и пожалеешь меня. А я вот жалею Сергея Петровича и Мейрама. Больше себя жалею. Есть ли у них покой даже во время сна?