Избранное. Романы - [189]

Ермек начал свою речь хладнокровно, а закончил с подъемом. Его волнение передалось всему собранию. Один за другим шахтеры поднимали руки, просили слова.

Безбородый рыжий Исхак горячо кричал с места:

— Если уж говорить, так не в бровь, а в глаз! Вот этот Кусеу Кара… — Исхак огляделся по сторонам, но так и не мог найти спрятавшегося за спины людей Алибека. — Он всегда «болеет», когда спешка в работе, а в обычное время — здоров. И уже дважды подводил нашу бригаду. Если болен, пусть переходит на поверхность. Я больше в свою бригаду его не допущу. А ты, Тайбек, чего таращишь на меня глаза? Гляди не гляди — все равно скажу правду. Вчера ты пьяный спустился в шахту. А уж если десятник «веселенький», не может быть нормальной работы. Есть у тебя еще привычка: подбираешь своим собутыльникам легкую, выгодную работенку. Шахта не личная твоя собственность. Если не бросишь эту привычку, будем с тобой бороться, товарищ, засучив рукава.

Горячие слова Исхака больно задевали ленивых и нерадивых, заставляли их краснеть, но ни у кого не повернулся язык возразить ему. Все знали бескорыстие ударника Исхака, человека откровенного, с чистым и добрым сердцем.

После него на трибуну вышел Акым. Сразу бросался в глаза его очень высокий рост. Барьер трибуны нормальному человеку приходился по грудь, а Акыму — по пояс. Он стоял как-то несобранно, говорил сбивчиво, но его слушали.

— В прошлом месяце самый большой после Ермека заработок кто получил? Я получил. И самую высокую норму дал тоже я, — начал Акым. — А сейчас? У меня нет сейчас определенного забоя. Десятник Тайбек то гонит меня на раскос, то ставит на лопату. А кто же даст угля, если кайловщик будет болтаться целый день на подсобных работах? Товарищ Тайбек меня каждый день бранит. «Ты, говорит, комсомолец и на любом месте должен быть ударником. Какая беда приключилась с тобой?» Беда приключилась не со мной, а с нашим десятником.

— Комсомольцы должны смелее критиковать таких руководителей, — бросил реплику Жанабыл. — Почему не вызовете Тайбека на комсомольское собрание?

— Так он же не комсомолец, — растерянно ответил Акым.

— А где профсоюз? — вмешался Жуманияз. — Куда смотрит шахтком? Обсудите распоряжения Тайбека на производственном совещании.

— Не считается он с нашими совещаниями, не ходит на них. Наша «легкая кавалерия» на производственных совещаниях и в стенной газете подняла тринадцать вопросов. А разрешены только три. Остальные остались на бумаге.

Акым наизусть, без бумажки, начал перечислять эти вопросы.

Но больше всех па́рили Осипова. Он часто посматривал на Щербакова, надеясь, что тот поддержит его, заслонит своей грудью, но Сергей Петрович ни одного слова не сказал в его защиту. Курил трубку, внимательно слушал каждого выступавшего, записывал памятки в блокнот.

Резко критиковали Осипова и донбассовские рабочие, приехавшие в Караганду вместе с ним. Попросил слова комсомолец Воронов. Его острое веснушчатое лицо разрумянилось, говорил он торопливо, размахивая руками.

— Наш начальник шахты слаб по части хозрасчета. А без этого производство вперед не двинется. Еще существует обезличка, неумение найти каждому рабочему его место. У нас в Донбассе не потерпели бы такого беспорядка. И сам Осипов не потерпел бы. Что же здесь с ним случилось? Зазнался — один ответ. Но повинен в этом не только Осипов. Это вина и парткома — значит, Ермека Барантаевича, и профкома, и товарища Щербакова!

Сергей Петрович слегка подтолкнул Ермека:

— Попадает нам от комсомольцев.

— Акым и Воронов соревнуются между собой, — ответил Ермек. — Они давали по полторы и по две нормы, а за последнее время наткнулись на помехи. Вот Жанабыл и навострил их, чтобы резче выступали.

— Кто бы ни навострил их бритвы, только бы чище брили, — отозвался сидевший рядом Жанабыл. — Видать, кое у кого сильно отросли бороды. Вот комсомольцы и бреют.

В конце затянувшегося бурного собрания выступил Щербаков. Старый горняк, он много видел таких собраний, знал цену рабочему слову и уважал его. Он никому не сделал замечания вроде: «Это ты лишнее сказал», — даже тем, кто в запальчивости преувеличил недостатки. Он умел в критических выступлениях отбирать зерна истины и выбрасывать все, что было плодом горячности и передержек.

— Критика и самокритика освежает, как чистый воздух. Она изгоняет из шахт вредный газ, — внятно и спокойно говорил Щербаков. — Наше собрание вскрыло много существенных недостатков. Партия требует, чтобы мы не стояли на месте. И плох тот руководитель, который успокаивается на достигнутом. Вот успокоился товарищ Осипов — и ему справедливо попало. А вместе с ним и мне… Что было главным в сегодняшней критике? Указание на то, что мы недостаточно заботимся о будущем производства. Это верно. Однако двигаться вперед можно по-разному. Одни прыгают, подобно дикой козе, другие идут спокойным, уверенным шагом. Товарищ Аширбек призывает к прыжкам, требует проложить тысячеметровый путь. Я понимаю его нетерпение. Но всему свое время. Ведь если сделаем нерасчетливый, неразумный прыжок, можем изувечиться. В ближайшие два-три месяца наша молодая индустрия не сможет дать нам необходимого оборудования для проходки тысячеметрового пути. На необдуманные прыжки я не согласен. Придется немного подождать. Пока ограничимся восемьюстами метрами. Хотя вот Бейсек Керимович никак не хочет помириться меньше чем на двух тысячах метров.