Избранное - [36]

— Он тут, с нами, — отвечают они. — Во всяком случае, был минуту назад.

И в этот момент я вижу Рино, который перебегает через дорогу. Он тоже меня увидел, и мы бросаемся друг к другу. Он нахлобучил каску почти на нос, в одной руке сжимает карабин, а другой обнимает меня за шею. Рино! Вижу перед собой мою юность, мое селение, родных. Мы вместе учились в школе. Помню его еще совсем мальчишкой, и мне хочется его спросить, зачем он так быстро вырос. Но я не в силах выговорить ни слова. Он бросается кому–то на подмогу, и я снова остаюсь один. Вхожу в первую попавшуюся избу и тут же выбегаю на улицу. По деревне галопом мчится немецкий кавалерист и кричит:

— Руски панцер! Руски панцер!

А его настигает шум моторов. Слышу даже, как лязгают гусеницы. Я бледнею, мне хочется сжаться в комок и, словно мышь, юркнуть в нору. Прячусь за изгородью и сквозь щели вижу, как рядом, в метре от меня, проносятся русские танки. Сдерживаю дыхание. На каждом танке лежат русские солдаты с автоматами в руках. Впервые вижу их во время боя так близко. Они молоды, и лица у них не злые, а лишь суровые, бледные, напряженные. Они в полушубках. На голове шапки с красной звездой. Я должен был стрелять в них? Танков было три, один за другим они промчались мимо моей изгороди и исчезли. Я бросился в избу. Три молоденькие девушки заулыбались мне, пытаясь отвлечь меня от поисков съестного. Но я нашел молоко, выпил немного, в ящике обнаружил три банки варенья, галеты и масло. Все продукты были итальянские, унесенные, скорее всего, с какого–нибудь брошенного нами склада. Девушки, чуть не плача, умоляли меня ничего не брать. Я попытался объяснить им, что все это итальянские продукты, а не русские и потому я имею право их взять. К тому же я и мои товарищи голодны. Но девушки смотрели на меня глазами, полными слез, и я оставил им банку варенья и пачку масла. Все остальное забрал и вышел из избы. Девушки стояли, опустив глаза.

Я еще успел увидеть, как русские и немецкие танки обменивались последними залпами. Пока был в избе, я ничего не слышал. Позже я узнал, что немец–кавалерист успел предупредить немецкое танковое подразделение, которое стояло за деревней. И вот теперь все три русских танка горели, а на снегу видны были следы короткого боя: борозды от внезапных поворотов, вращения на одном месте, резких торможений, черные пятна солярки. Один из снарядов угодил в гусеницы, и они лежали на снегу, словно две черты на белом листе или как два обрубка только что живых конечностей — мрачное зрелище! Рядом с танками горели трупы танкистов. Один из немцев осторожно, чуть не ползком подобрался к ним и стал в упор стрелять каждому в затылок. Остальные немцы, стоявшие чуть поодаль, смеялись и фотографировали эту сцену. Они размахивали руками и переговаривались, показывая на следы недавнего боя. И вдруг из горящего русского танка по ним ударила автоматная очередь. Немцы мгновенно разлетелись в разные стороны, точно стая испуганных птиц. Двое влезли в свою машину и из орудия выстрелили по горящему танку. Снаряд попал в башню, и танк взлетел на воздух точно так, как иногда показывают в кино. Я стоял не очень далеко и все это видел, все русские солдаты, которые недавно проезжали мимо моего частокола, теперь лежали на снегу убитые.

Альпийские стрелки моего и других взводов собрались неподалеку, и я направился к ним. Роздал им те скудные припасы, которые отобрал у девушек, а себе взял галету и намазал ее маслом и вареньем. Капитан увидел это, подозвал и стал меня отчитывать при всех — сейчас, мол, не время есть и даже думать о еде. Похоже, его лихорадило, нашего капитана. Я ничего не ответил и отошел в сторону. Немного спустя капитан снова позвал меня.

— Дай и мне чего–нибудь пожевать.

Мы покидаем деревню. Я снова встретил Рино.

— Целое ведро молока выпил, — сказал он и улыбнулся.

Пересекаем замерзшее болото. Оно поросло высокой сухой травой, в которой нас могут ожидать любые сюрпризы, и потому мы движемся с превеликой осторожностью. Наша рота идет впереди, патрули Ченчи и Пендоли прочесывают местность, сразу за ними иду я со своим взводом, а следом — два других батальона шестого полка, батареи второго горного полка, батальоны пятого полка, и замыкает колонну бесконечная вереница солдат, отбившихся или отставших от своих частей. Итальянцы, венгры, немцы — раненые, обмороженные, голодные, безоружные.

На гребне холма показался русский танк и дал несколько залпов по колонне, но орудие девятнадцатой роты тут же открыло ответный огонь, и русский танк скрылся. Майор Бракки, наш капитан, немецкий офицер и майор артиллерии идут за нами и время от времени громко отдают приказы. Вскоре подходим к каким–то длинным баракам, скорее всего зернохранилищам. Из одного барака выскакивает группа людей. Они размахивают руками, что–то кричат и бегут к нам.

— Это наши, наши! — радостно кричим мы.

В голове вихрем проносятся мысли, но сильнее всех предположений сам факт: «Это итальянцы, итальянские солдаты, и они пришли оттуда, с другой стороны. Значит, мы вырвались из окружения». Все сразу повеселели. Захотелось кувыркаться в снегу, прыгать. Антонелли что–то радостно закричал. Мы не идем, а летим к ним на крыльях и все–таки никак не можем долететь! Увы, радость длится всего несколько минут. Приблизившись, мы видим, что эти люди без оружия. Они обнимают нас. Всего их человек двести–триста. Из сумбурного разговора узнаем, что они были взяты в плен русскими и через щели в бараках следили за ходом боя. Когда бой начал складываться в нашу пользу, охранявшие их часовые бросили бараки. Нам хочется расспросить поподробнее, но майор Бракки пресекает все разговоры и отправляет недавних пленных в хвост колонны.