Избранное - [31]

— Сержант, мы там остановимся?

— Да, остановимся, — громко ответил я. Хотя откуда мне знать, остановимся мы там или нет? А может, в селе засели русские и нам придется прорываться с боем? — Остановимся, — громко повторяю я для них и для себя самого.

Мимо проходит майор Бракки и говорит мне, но так, чтобы слышали остальные:

— Там нас ждет теплая изба, Ригони.

Но деревня может быть занята русскими, и потому мы готовимся к атаке. Наша рота находится в авангарде, и капитан отдает последние приказания. В развернутом строю мы спускаемся с холма; я то и дело оглядываюсь, желая убедиться, все ли солдаты следуют за мною. Нас поддерживают три немецких танка. На них лежат солдаты в белом. Они держат наготове автоматы, молча курят и смотрят на нас сверху вниз. Колонна без всякого приказа остановилась на вершине холма, чтобы начальство могло разобраться в обстановке. Внезапно с правой стороны выскочила черная танкетка. Словно призрак, промчалась мимо нас, едва не задев немецкий танк, и только тут танкисты сообразили, что это русская машина. Но танкетка как появилась, так мгновенно и исчезла. Небо прорезали светящиеся стрелки трассирующих пуль, запоздало полетевших вслед танкетке. Все случилось в считанные мгновения, мы так и не поверили в реальность увиденного.

Но надо было продолжать марш. У въезда в деревню горят сараи и два грузовика. В грузовиках полно боеприпасов, и они взрываются, разбрызгивая огненные искры и разбрасывая сверкающие осколки, словно бенгальские огни. Проходя мимо, мы ощущаем жар, и нам хочется остановиться и погреться у этих горящих грузовиков.

Мы одолеваем замерзшую реку с крутыми берегами. Останавливаемся на другой стороне и ждем, когда через реку переправятся немецкие танки. Из проруби, выдолбленной, наверно, женщинами и стариками, чтобы доставать воду и удить рыбу, мы черпаем своими котелками. Пьем эту ледяную воду и, постукивая ногами по льду, ждем немецкие танки. Да, но как им удастся переправиться, этим тяжелым танкам? Мы взбираемся на склон, и несколько солдат входят в первые избы села. Но всем нам как–то не по себе — недавнее появление танкетки, горящие грузовики, тяжелая тишина вокруг… Говорим вполголоса, боясь, что русские неподалеку. Велю установить пулеметы на верхнем краю откоса. Тем временем колонна снова двинулась к нам; спускаются медленно, как вода в дельте реки. Мы видим лишь, как черные полосы колышутся на белом снегу. Чуть выше по течению есть деревянный мостик, и тяжеленные махины пробуют цепочкой по нему проехать. Но мостик легкий, маленький. Выдержит ли он? Наши глаза прикованы к сваям моста. Первый танк медленно переезжает через мост. Доски качаются и скрипят. Теперь и два других танка пытаются переправиться на наш берег. Под мостом два немецких солдата осматривают балки и время от времени что–то кричат танкистам. Поодиночке и два остальных танка одолевают мост.

Первые солдаты колонны уже обосновались в избах. Дымят трубы. Верно, эти счастливцы уже варят картошку и кое–кто уже спит, а мы все стоим, наставив в степь дула пулеметов. Не лучше ли было бы и нам погреться в теплой избе? Что нас заставляет дрожать на холоде? Кому это нужно? Майор Бракки ушел вместе с немецким офицером, а наши офицеры приказали нам занять позиции здесь. Наконец появляется связной и говорит, что и мы можем войти в деревню. Но потом нас снова заставляют стоять и ждать возле большого дома из красного кирпича. И вот наконец разрешают войти внутрь. Каждая комната битком набита солдатами. Кое–кто раздобыл солому, улегся и уже храпит. Тардивель и Артико, старшие капралы второго стрелкового взвода, в углу разожгли огонь и разогревают консервы. Теперь комната полна дыма, но она здоровенная, и в ней по–прежнему холодно. Сюда набилось два взвода нашей роты. В кармане шинели у меня еще лежат кофейные зерна, и я принимаюсь толочь их в каске штыком. Пожевать мне нечего. В куртке нахожу таблетки сухого спирта, зажигаю их и пытаюсь сварить кофе из зерен и воды, которую набрал фляжкой в реке. Но вода никак не желает закипать, сухой спирт почти не дает тепла. Мне хочется спать, очень хочется, товарищи уже храпят, а я упрямо и безуспешно стараюсь сварить кофе. Огонь погас, в окна с разбитыми стеклами врывается ночная стужа, альпийские стрелки, чтобы согреться, покрепче прижимаются друг к другу. Винтовки и каски выстроились вдоль стен. Во сне кто–то стонет, а в углу одиноко сидит солдат и печально разглядывает свою ногу. Потом начинает осторожно ее растирать и обертывает куском одеяла. Он даже умудрился зажечь огарок свечи, прикрепив его к крышке котелка. Вода никак не закипает, и тогда я кидаю в нее размолотый кофе и выпиваю до дна теплую жижу. Растягиваюсь на полу, ноги стали словно каменные, но ботинки снимать лень. Я сжимаюсь в комок, мне хотелось бы влезть ногами в живот, а руками — в грудь. Нет, на таком холоде не уснешь.

— Тревога! Тревога! — Капитан зовет меня: — Ригони! Немедленно спускайтесь вниз с оружием.

Я вскакиваю — даже минуты не поспал — и кричу:

— Подъем! Подъем, быстрее вставайте… Спокойнее, не суетиться!

Однако начинается всеобщий переполох, те, кто сняли ботинки, никак не могут их натянуть — ноги распухли, а ботинки твердые, как деревяшки. Кто ищет свою винтовку, кто — каску, некоторые так крепко спят, что приходится трясти их за плечи.