Избранное - [128]

Тёнле пустился в обратный путь, в этом году он, однако, опаздывал; денег у него было достаточно, поэтому для скорости он не пошел пешком, а поехал железной дорогой; за каких–нибудь три дня он из Праги добрался до Тренто.

В декабрьское полнолуние — слава богу, перевалы еще не занесло снегом! — Тёнле тропой контрабандистов перешел границу и через четыре часа увидел деревце на крыше.

Старушка мать умерла в сентябре, на святого Матвея, покровителя нашего города; и вспомнил Тёнле, что именно в тот день, двадцать первого, им вдруг овладела странная тревога, он места себе не находил, хотел забиться в самый глухой угол парка, спрятаться среди вековых деревьев, листва которых уже начала буреть; не мог ни есть, ни пить; звери тоже иногда испытывают такое безотчетное беспокойство.

Времена года сменяли друг друга и возвращались по кругу; с весны до нового снега Тёнле странствовал в габсбургских землях, трудился где придется, зарабатывал когда больше, когда меньше. На зиму приходил к себе и прятался то у соседей, то в лесу, то в пастушьей сторожке, чтобы не сцапали гвардейцы, в чьих списках он все еще числился как лицо, подлежащее аресту и заключению в тюрьму сроком на четыре года. Но всегда в начале зимы, в сочельник, выждав, пока стемнеет и деревце на соломенной крыше растворится в ночи, Тёнле приходил в свой дом. Переступив порог, он узнавал, что у него новая радость — сын или дочь; в присутственном месте, бывало, хихикнут, записывая очередного ребенка на его фамилию, но священник немедленно пресекал сплетни: раз королевские жандармы не в состоянии арестовать отца, по их сведениям, скрывающегося от рук правосудия за границей, так нечего говорить, что жена понесла не от мужа своего!

Время оставляло свои борозды на лицах родных и друзей, происходили новые события, и новые идеи будоражили нашу округу. Теперь многие отправлялись за границу на заработки: уходили весной, группами, сложив инструмент в тачку, пешком добирались через Ассталь и Менадор до Тренто, а там, кто при деньгах, ехали дальше по железной дороге. К этим группам иногда прибивались совсем дети, только что из начальной школы; в Термине пограничники с той и с другой стороны пропускали их без особых формальностей, разве что спросят, не забыл ли взять с собой метрику.

Кому везло, тот, поработав сначала в Пруссии или Австро — Венгрии и накопив денег на пароходный билет, эмигрировал в Америку. Там, писали они, все по–другому, работы сколько угодно, а платят за нее больше, чем в любой другой стране.

Стали поговаривать и о социализме, рабочих товариществах, кооперативах. У кого недоставало смелости произнести слово «социализм», тот говорил и писал «социальность». Любопытно, однако, что пользователи общинных земель, то есть все жители наших коммун, по–прежнему назывались «коммунистами», даже в официальных бумагах.

И у нас — в краю, где правители в течение столетий избирались народным голосованием, — возникли две партии: прогрессисты и умеренные. Под этими названиями скрывались тем не менее интересы горстки богатых семейств. То, чего за восемь веков свободного народовластия у нас ни разу не было, теперь имелось в достатке: распри, тяжбы, иски, побеги за границу — этот круговорот захватил священников и специалистов, пролетариев и ремесленников. Одни торговали голосами избирателей, другие спекулировали на эмигрантах. Документальные свидетельства этого живописного периода истории сохранились в нескольких номерах еженедельной газетки, стоившей десять чентезимо, издание и авторство которой лежало почти целиком на одном человеке, учителе начальной школы. Но в один прекрасный день, опасаясь преследований, редактор газеты сел на пароход «Сирио» компании «Флорио — Рубаттино» и уплыл в Аргентину.

Не успела партия умеренных основать «Общество взаимопомощи», как партия прогрессистов объявила о создании «Общества рабочих»; стоило одним надеть красные береты и устроить демонстрацию под звуки фанфар, другие тотчас выходили на улицу с оркестром, в зеленых беретах с фазаньим пером; одни прославляли Гарибальди и взятие Рима, другие — Статут короля Альберта и день рождения королевы Маргариты.

Вслед за кризисом домашнего прядения и ткачества (в Скио были выстроены крупные текстильные фабрики) возникло новое ремесло — надомное изготовление деревянных коробочек для фармацевтической и парфюмерной промышленности; дети в возрасте десяти — пятнадцати лет получали за десятичасовой рабочий день в среднем шестьдесят чентезимо,

В независимую газету, о которой упоминалось выше, приходили письма, например вот это (правда, отредактированное издателем); «…Я со своими земляками работаю на руднике. Он самый большой во всей Пруссии и, наверно, во всей Европе. В горах под землей трудится человек восемьсот. Работа у меня интересная, хотя и очень опасная. Всегда приходится глядеть в оба, а то погибнешь… В четыре утра надо уже быть у входа на шахту, потом минут сорок идти подземными коридорами, и я на своем рабочем месте; значит, чтобы попасть в забой, нужно пройти 2 тысячи 300 метров… Десять часов подряд работаешь под землей, а вылезешь на свет божий, так сил у тебя уже никаких после изнурительного труда и пыли, которой дышишь в подземелье. А сколько у нас молодых парней, которые в 20–30 лет выглядят как пятидесятилетние старики! На руднике работает почти одна молодежь. Кроме пыли, есть и другие неприятности, например шахтерская лампа. Она всегда немилосердно коптит, сажа попадает в желудок, и если его не прочистить, то или беги отсюда без оглядки, или ложись и помирай. Но мы с земляками, слава богу, все это выдерживаем, только вокруг много инвалидов…»