Избранное - [8]

Ангиной во мне наболели,

И стали как-будто сродни

Последние числа апреля

И первые майские дни.

Над льдистой разрухой залива,

Норд-весту попав на прицел,

Стою, бормочу торопливо,

Что к месту сказать не сумел.

Мне больше не сладить с гортанью,

Как скоро меня извели!

И вот я причислен к молчанью

Холодной и дерзкой земли.

«Тревожная осень, над городом свист…»

Арк. Штейнбергу

Тревожная осень, над городом свист,

Летает, летает желтеющий лист.

И я подымаю лицо за листом,

Он медлит, летя перед самым лицом.

Воздушный гимнаст на трапеции сна,

О, как мне ужасна твоя желтизна.

Посмертный, последний, оберточный цвет.

— Что было, то было, теперь его нет, —

Ты в этом уверен, поспешно летя,

Воздушное, злое, пустое дитя.

Но я говорю перед самой зимой:

— Что делать — таков распорядок земной.

Четыре сезона, двенадцать часов —

Таков зодиак, распорядок таков.

Пусть стрелка уходит, стоит циферблат,

Его неподвижность лишь учетверят

Четыре сезона, двенадцать часов.

Не бойся вращенья минут и миров.

Прижмись, прислонись к неподвижной оси.

Терпенья и зренья у неба проси, —

Себе говорю я…

«Под северным небом яснее всего…»

Под северным небом яснее всего,

Что нету совсем ничего. Ничего.

ВЗГЛЯД С КРЫЛЬЦА ДОМА ПОЭТА В СЕЛЕ МИХАЙЛОВСКОМ

Крыльцо елозит под ногой — обледенело,

А мне приплясывать, скользить — забава,

Однако все же посмотри налево,

И прямо тоже, и потом направо.

Там за рекой поля — края снега,

Лес первый, лес второй, лес третий —

Такая тихость, глубина, нега,

Какую никогда, нигде не встретить.

А дальше что? Пойдет тайга, чащи,

алтайский брег или чухонский омут.

Но даже конь и аппарат летящий

Преодолеть пространство это могут.

А дальше что? Стоит сырой Лондон,

Зеленый лавр венчает путь к Риму.

Среди холмов латинских торф болотный,

Столь не похожий на родную глину.

А тут снега идут — сугроб до неба.

А наметет еще — дойдет до бога.

И жизнь тиха — от кабинета

Вся умещается — и до порога.

Когда метель стучит, как дождь с громом,

А жар от печек, что тоска, угарен,

Сидит и цедит кипяток с ромом

В селе Михайловском его барин.

ТАРУСА

М.Л.

Пустая гостиница стонет:

Мой номер велик и дощат,

И слышно бывает спросонья,

Когда половицы трещат.

Стоит бесконечная осень

Над медленной русской рекой,

И веет теплом кисло-сладким,

И тянет прохладой грибной.

А жирный чугун сковородки,

Косое хмельное стекло,

Душистая шерсть одеяла

И днем увлекают в постель.

Зато, когда выйдешь под вечер,

Холодного пива хлебнешь

И сядешь над бойкой водою,

С размаха побрызгав в лицо.

Тогда безутешная ясность

Встает, как ночная заря, —

Как славно пожить здесь до смерти,

Но тут оставаться нельзя.

Должно еще что-то случиться,

А что, разберемся потом.

Граница, гробница, грибница —

Мерещатся ночью слова.

БРАТЬЯМ ЧИЛАДЗЕ

Кутеж над озером. Вечерняя прохлада.

Два гитариста пробуют струну.

Несут цыплят, и жирная бумага

Под шашлыком скоробилась в длину.

Вода и горы — вас совсем не видно,

Но ясно: где-то вы недалеко.

И чудно так от сердца отлегло,

И стало так свободно и невинно!

Да, что там говорить — я просто пьян,

Меня волна отравленная тянет.

Но это ничего — я, гидроплан,

Взлечу, когда дыханья недостанет.

Перемешаю мясо и чеснок,

Вино и соус, зелень и стаканы.

О, Господи, как их не валят с ног

Литровые пустые истуканы?

Иссохший сад дремучего стекла,

Ты разорен, но я в тебе блуждаю,

Я заплутал и около стола

Хозяев, как умею, ублажаю.

«Хотите-ка, ребята, я спляшу,

Хотите — выпью? Ну, какая малость!

Да что вы? Никуда я не спешу!

Куда спешить? Машина поломалась!

Я рад! Я раньше где-то вас встречал,

Вы оказали важную услугу

В начале. Да, начале всех начал,

Соединив свиданье и разлуку».

«На холмах Грузии лежит ночная мгла…»

Теперь спеши. Душа на все готова.

Я слышу крик полночного орла —

Последнее напутственное слово.

ВОЗДУШНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Как пасмурно сверкает

Вечерняя Нева!

Полнеба задвигает,

Свергает синева.

Колени охвативши,

Сидеть, глядеть бы вдаль.

Спеши, спеши потише,

Воздушный календарь.

И та, что через двадцать

Минут придет сюда,

Она, быть может статься,

Одна — твоя судьба.

Два синих парохода

Зашли за синий мост,

Два долгих перегона

До ледовитых звезд.

Тогда поголубеет

Последний синий ряд,

И сразу огрубеет

Удобный твой наряд.

И вместо юбки тонкой,

сатина полотна,

Тебя сукном жестоким

Обтянут холода.

Примерзнут пароходы,

Разорены, мертвы;

Продернут переходы

Сквозь рукава Невы.

Но ведь никто не знает:

Зима наступит, нет?

И всякий называет

Один любимый цвет.

Что может быть синее

Зеленого зрачка?

И есть ли что сильнее

Такого пустячка?

КОГДА-ТО В ТАЛЛИННЕ

Взглянуть бы на старые шпили,

На старые камни взглянуть —

И там, где вдвоем проходили,

Балтийского ветра глотнуть.

Когда это все-таки было?

Хотя бы припомнить сперва.

О, как же меня закрутило,

Пока моя память спала.

Когда бы все точно припомнить —

До штопочки на рукаве,

Припомнить, как город приподнят,

А башни стоят на горе.

Как плещется мелкое море,

Как флаги летят на ветру,

А кофе в тончайшем помоле

Крепчает и тает во рту.

И комнаты темной убранство,

И тушь от расплывшихся век,

Любви молодое упрямство,

Автобусов дальний разбег.

Я снова сойду в Кадриорге,

Я жду на трамвайном кольце…

И столько воздушной тревоги

В твоем непонятном лице.

Опять поспешу я с вокзала

На башни твои поглядеть,

И встанут года из развала,

И прошлое сбудется впредь.