Избранное - [80]
— Это пальцы сполоснуть, батя!
Бабиян погрузил в таз свои жилистые волосатые руки, расплескал воду, забрызгал все вокруг, вытер руки о скатерть и пригладил усы.
— Ну, это еще ничего!
Но когда ему подали стакан лимонада, он лукаво подмигнул жупану:
— Второй раз приниматься пить негоже! Выпил разок, и будет! — И ни за что не хотел прополоскать рот. — А для чего ж тогда вино пили?
Гости встали из-за стола и потянулись в гостиную, где их ждал кофе с коньяками и ликерами. Бабиян ничего не оставил без внимания, напоследок отдав предпочтение монастырской сливовице.
— Прости меня, светлейший, но все прочее — эрзац! — Язык между тем уже начал ему изменять.
Жупан вытащил из стеклянной коробки черную аршинную сигару с широким красным мундштуком и сунул Бабияну в рот.
— Батя, попробуй, пять форинтов стоит!
Бабиян вздрогнул, почти трезво вынул сигару изо рта, повертел ее в руках и небрежно бросил:
— Ерунда!
Когда гости расположились в креслах и задымили, жупан распорядился накормить и напоить цыган и совсем по-родственному обратился к Бабияну:
— А теперь, батя, изобрази-ка нам утро на хуторе!.. Поверьте, господа, это нечто колоссальное, ничего подобного я не слышал даже у «Ронахера»[30].
Бабиян несколько смешался, но, увидев вокруг себя разгоряченные, пылающие физиономии пресыщенных господ, которые требовали все новых впечатлений, прокашлялся и, когда наступила тишина, закрыл глаза, откинул голову и закричал петухом. Сперва старый охрипший кочет выводил свою сложную мелодию, внезапно обрывая ее, точно волынщик, вдруг выпускающий мундштук изо рта. Потом многообещающе начал и торопливо кончил молодой петух в пору пробуждения сил. И наконец срывающимся, неустановившимся голосом гимназиста пятого класса закричал совсем молоденький кочеток из тех, что смело выводят «кукаре…» и никак не могут осилить последнего «ку». И все это Бабиян сопровождал движениями головы и тела, даже руками хлопал по бедрам, словно крыльями. Следующим номером шло мычание. Вначале без всякого выражения — на ветер — мычал теленок, затем раздался глубокий и теплый голос его матери. Глаза Бабияна, бессмысленным и наивным взором уставившиеся было в одну точку, вдруг потеплели и скосились — мать звала теленка, чтобы облизать ему лоб. Вот заржал и забил копытом конь, захрюкала, втягивая запах взрытой земли, свинья, загавкала одна собака, затявкала другая. Зазвучали все голоса хутора: кудахтали куры, гоготали гуси, скрипел журавль на колодце, визжала пила, доносился колокольный звон, и, наконец, вспотевший и запыхавшийся Бабиян закричал бабьим голосом: «Добрутр, соседка, что рано поднялась, как спала, что во сне видела?»
Общество разразилось громовым хохотом. Толстяки хватались за животы, побагровевшие лица выражали полное изнеможение.
— Хватит, окажи милость, хватит, побойся бога!
Но Бабиян и сам устал, руки его дрожали. Содержимое рюмки расплескалось, пока он подносил ее ко рту. Жупан, предовольный, переходил от одного к другому и каждому повторял:
— Ну, что я говорил? Зря я это затеял?
В соседней комнате лопались от смеха цыгане и служители. Туна, принесший свежий кофе, должен был зажать рукой кривившийся от смеха рот. Но лишь только глаза его встретились с помутневшим темным взглядом Бабияна, с лиц обоих смех точно рукой сняло.
— Вот, светлейший, — крикнул Бабиян серьезно, — наш брат хуторянин все умеет — и лаять мастак, и с людьми поговорить не промах!
Жупан, уловив в этом выпаде начало неприятной фазы опьянения Бабияна, подозвал Туну и велел как-нибудь вывести Бабияна и проводить до коляски. Сам же набил его карман сигаретами, сигарами, конфетами — «детям» и даже сунул бутылку ракии на дорогу и домой — сыновьям. Гости попрощались с ним, каждый за руку, а жупану все же не удалось избежать поцелуя. Когда за Бабияном захлопнулись двери, хозяин с ухмылкой пожал плечами:
— Вот так-то лучше. Мужик есть мужик, меры не знает! Но разве он не великолепен?!
По дороге ни Туна, ни Бабиян ни словом не обмолвились об обеде и увеселении. Крепкий старик, выйдя на воздух, собрал все силы, чтобы шагать прямо и уверенно. Стипан и Аница усадили его в коляску, делая вид, будто не замечают, что старик пьян. В дороге он привалился к плечу Аницы и сладко заснул. Дома его встретили так же, как и проводили: из коляски приняли, словно бы он фарфоровый, по очереди подходили целовать руку.
— Что нового?
— Билка отелилась. Телочкой!
Бабиян улыбнулся.
— Счастливый день.
Больше он не сказал ни слова, но все поняли, что у жупана батя удостоился высокой чести.
Он разделся, умылся, надел будничное, обошел службы, осмотрел, все ли в порядке, и, заказав на ужин маринованных огурцов и перцу, улегся и по-хозяйски захрапел.
Солнце пригревало все сильнее и дольше, и под его лучами менялся облик земли. Не прошло и недели со дня возвращения Бабияна из города, как однажды после полудня, когда хозяин в глубине двора присматривал за постройкой нового загона, точно по команде, залаяли собаки, предводительствуемые Куцей, которая, остервенело скаля зубы, кидалась на забор. Обернувшись, Бабиян увидел над забором зеленые охотничьи шляпы, украшенные тетеревиными перьями, и дула двустволок. Подбежала Аница — руки в мыльной пене — и встревоженно зашептала:
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.