Избранное - [66]

— А Милорад любит голубей?

— Еще бы. От вас унаследовал. Хочу отучить его от этой пустой забавы.

— Оставь, пусть себе.

Каждый день он ходил со снохой на кладбище. Соседи почтительно здоровались, с ними и долго, смотрели им вслед. Он шел мимо могил, с грустью глядя на тот большой участок, который заполнился, пока он жил за границей.

— Все это наши хорошие люди!

И он упрекал себя в том, что совсем не думал о них, когда они боролись с жизнью и смертью.

Потом он выходил в город. Школьный товарищ, сопровождавший его в этих прогулках, с гордостью объяснял, сколько новых домов построено здесь за последнее время.

— Чей вон тот красивый дом?

— Симендича. Помнишь его? Учился с нами до четвертого. А потом выдержал экзамен на десятника. Толковый человек, что твой инженер..

— Он серб?

— Да.

— Слава богу! А как сербы вообще?

— Да как сказать, многие разоряются. Старые семьи. Зато молодые встают на ноги.

— Ну что ж, в добрый час!

В читальне его встретили особенно тепло. Старый отец Авраам горько сожалел, что вот-де и он, Милош, едет на чужбину.

— Трудно нам, здешним сербам, жить при теперешней конкуренции, когда все мало-мальски способные люди бегут или в Сербию, или за границу. Я, конечно, понимаю, что нет у нас здесь пока деятельности для сильных людей, но все же наш народ заслужил, чтоб его лучшие сыновья пожертвовали своим благоденствием во имя общего блага. Наконец, и у нас можно, работать, была бы только охота и желание помочь своему народу. И у нас можно сколотить состояние. Сейчас мы, например, как раз в отчаянном положении. Городу нужен хороший инженер, но только серб — об иностранце ни жупан, ни наша иноверческая община и слышать не хотят, — его сразу же поставят главным инженером. Место почетное, жалованье восемь тысяч крон в год, а человек с головой частной практикой заработает столько же. О пользе же для нашего народа в городе и его окрестностях и говорить нечего. Почему бы вам, молодой человек, не согласиться? Мы бы вас на руках носили!

Ока улыбнулся на простодушное предложение, однако не мог про себя не признать, что оно ему польстило.

— У меня прекрасное место, а потом я до сих пор занимался только крупными объектами.

— Простите, но и здесь вас ждут большие дела. Скоро в общине будет обсуждаться вопрос электрического освещения, асфальтирования, водопровода, новых железнодорожных связей и нового землеустройства. Нам позарез нужен подходящий серб, который не позволит воровать и обходить сербские села, сербские кварталы. Знаете ли вы, какой ущерб потерпели наши люди из-за того, что у нас не было специалиста, который бы энергично воспротивился возведению нового моста через Дунай — ведь он отнял у нас, у ваших пахарей, хлебный рынок. Это вам не мелочи, господин хороший!

Случайно брошенная мысль закружила по городу, и городская газета не замедлила поместить заметку о нашем замечательном земляке, к которому депутация граждан собирается обратиться с просьбой принять пост главного инженера города, ибо лучшей кандидатуры желать нельзя и есть надежда, что он откликнется на единодушный призыв своей родины.

Сноха его ни о чем не спрашивала, но Милош читал в ее глазах и страх, и радость, и нетерпеливое ожидание.

На недельной панихиде в прокопченной кладбищенской церквушке Милош простудился. Стоя без шапки, он весь дрожал на сыром, холодном каменном полу. Он держал восковую свечу, напряженно следя за тем, чтоб не закапать воском платье снохи, и рассеянно смотрел на священнослужителей в черных рясах перед низким ветхим иконостасом. Они пели так же рассеянно, без ладу и складу, выводя своими гнусавыми тенорами и басами погребальные стихири и одновременно стряхивая растопленный воск на потресканные плиты, где он тут же застывал. Милош смотрел, слушал, и вдруг ему показалось, что попы как-то странно закачались, взмыли вверх, смешались с бесплотными святыми на иконах и вместе с ними закружились над головами прихожан. Милош нахмурился и надавил пальцами на виски. «О, да я теряю сознание!» — в страхе подумал он и сразу почувствовал, что коленки у него дрожат, а бедра мокрые от пота. Он обернулся, как бы ища поддержки и опоры, и встретился с устремленным на него взглядом. Невысокая девушка с румяным в свете свечей лицом пристально смотрела на него ровно минуту, а потом спокойно опустила глаза. У Милоша пресеклось дыхание, и он с трудом отвел глаза от незнакомки. Странный и сладкий трепет охватил его. Что это? Кто эта девушка? Чего она хотела? И он с внезапной отчетливостью вспомнил, как испытывал подобное же чувство, когда гимназистом вот так же в церкви искал в толпе белый контур знакомого профиля. Откуда это давно забытое чувство? Уж не вызвано ли оно лихорадкой? Голова у него болела, но он, не оборачиваясь, чувствовал этот взгляд, который, словно мягкая ладонь, лежал на его горячей голове.

При выходе они опять обменялись взглядами. В ее ясных глазах, зеленевших на ее белом, почти детском лице, точно две клумбы в чистом саду, было упорство своевольной институтки и в то же время какое-то немое отчаяние. Ее по-детски надутые губы не улыбались. Что это? Это не взгляд подростка и не кокетство с впервые увиденным незнакомцем. Ее взгляд о чем-то говорит, будто продолжает уже начатый разговор. Что означают эта непреклонная серьезность, это настойчивое требование и страх, призыв и мольба: понять ее, услышать? Всю дорогу его преследовал этот взгляд, он даже оглядывался, чтобы увидеть его. Наконец он спросил сноху, что это за девушка, и она назвала незнакомое ему имя бедной девушки.