Избранное - [67]

Дома он не стал говорить о своей болезни — думал, как-нибудь переможется. Но голова коварно шумела. Как ни старался он скрыть свое состояние, сноха и дети заметили неладное. Они испуганно переглядывались и спрашивали, будто невзначай, не устал ли он, не дать ли ему крепкого чаю или горячего вина — ведь на кладбище, и простудиться недолго. Его тронули их нежная заботливость и внимание, но он отвечал, что совершенно здоров.

Всю ночь он думал об этой девушке. Ему снились она и Вильма, она была горничной Вильмы. Вильма застала их за чтением «Фауста» и хотела прогнать девушку, а он не позволил.

Утром ему было очень плохо, но он собрал все силы, встал и пошел на ту улицу, где жила девушка с матерью и сумасшедшей сестрой. Усиленно делая вид, что идет по делу, он смотрел на окна. Возле того дома, где, по его предположениям, жила девушка, сердце его учащенно забилось. Он и радовался и смеялся над собой, что ведет себя, как восемнадцатилетний юнец. На углу он остановился, глубоко огорченный тем, что не увидел ее. Милош стоял, не зная, что делать, и боясь, что прохожие разгадают его тайну и станут над ним потешаться. «Эх, всякое могут подумать!» — вздохнул он и пошел назад той же дорогой.

Она стояла у низкого окна в белой кофточке из зефира, с мужским воротником. Ровно подстриженная челка придавала ей совсем детский вид, а сзади, на бронзовых распущенных мягких волосах, черной бабочкой лежал большой шелковый бант. Они посмотрели друг на друга так же серьезно и твердо, как двое на чужбине, которых несчастная любовь заставляет судорожно тянуться друг к другу.

Милош покраснел, он почувствовал физическую боль, когда отрывал свой взгляд от нее.

После обеда ему стало хуже. Он никуда не пошел и сел у окна. Ему нравилось решительно все. И то, как дребезжат в буфете стаканы, когда по тихой улице проезжает телега, но особенно любил он слушать крестьян, когда они громко, словно глухие, говорят о дневной выручке, о женитьбе сыновей. Они привыкли кричать на широкой, обвеваемой ветрами равнине, где, идя за плугом, перекликаются с поля на поле.

Вдруг он увидел ее. Она шла медленно, видимо, еще не оправившись от смущения, потому что почти бежала по улице, а потом на углу долго стояла, заставляя себя свернуть на эту улицу. Она шла с опущенной головой, хотя должна была видеть его. На ней легкое пальто до колен, руки по-мальчишески засунуты в карманы. Синяя юбка в широкую складку игриво бьет ее по лодыжкам. В мужской воротник сердито уткнулся ее маленький круглый подбородок. Но самым очаровательным в ней было именно то, что до сих пор Милош считал крайне безвкусным. На ней были высокие ботинки со множеством пуговиц. Но эти ботинки неплотно облегали ее ноги в черных чулках, и, когда она шла, ножки ее как бы кивали туда-сюда, и именно это и придавало ей столько милой детской прелести.

Он ее любит, любит, любит. Как бы это ни было бессмысленно и глупо, он ее любит. Он старше ее лет на четырнадцать, не меньше, он даже не знает, какая она: умная, добрая, нежная? И вовсе не красавица, как его прежние пассии; мала ростом и вообще ничем не примечательна, и все равно он ее любит. Как мальчишка, влюбился. Он замирает от счастья, как только видит ее, и весь дрожит, когда она подарит его взглядом. И хочется ему единственного — посидеть с ней молча полчаса; поцелуев роскошных светских женщин он жаждал с меньшей страстью. Это не болезнь, не наваждение, он в полном рассудке и отлично понимает, что с ним происходит. Одно только возможно — его, как говорится, приворожила душа родного города, ветер, колышущий зеленя, сдул с его души дым большого города и паркетную пыль, и в нем опять проклюнулись молодильник и ноготки. Ну и ладно, раз он чувствует себя здесь счастливее, чем на белых руках Вильмы, опьяненный тонким ароматом ее духов. Но чем все это кончится? Чего он хочет? Он и сам не знает. Он бездумно плывет по течению, и пусть этот поток несет его, как бумажный кораблик, а если все обернется опасной бессмыслицей, он очнется. Знакомиться он подождет. А потом? Одному богу известно, что будет потом.

И хотя голова его раскалывалась на части, а в боку стреляло, он все же собирался пройтись под вечер по ее улице и послать ей цветы. Ей будет приятно, даже если она не примет букет от неизвестного дарителя. Но не успел он выйти, как посыльный из гостиницы принес письмо. Он так и обомлел — письмо было от Вильмы.

«Приходите немедленно. Восьмой номер.

Вильма».

В первое мгновенье он испугался и решил не ходить, но тут же гнев и желание выстоять перед любым женским капризом превозмогли этот панический страх.

Когда Милош вошел в восьмой номер, Вильма порывисто шагнула вперед, словно хотела броситься к нему, но, увидев его бледное каменное лицо, застыла в смущении и испуге.

— Почему вы здесь?

— Приехала посмотреть на вашу родину.

— Могли бы для этого выбрать другое время. Я в трауре, у меня умерли отец и брат.

— Ужасно! — прошептала Вильма и провела окоченелыми пальцами по щекам. — Милош, примите мое соболезнование. Но ради бога, берегите себя. Вы плохо выглядите.

— Легкое недомогание.