Избранное - [12]

И в то время, как его товарищи просто перешагивали экзамены с помощью компендиумов и визитной карточки дядюшки, украшенной фамильным гербом, Стипа трепетал у зеленого стола, хотя весь год аккуратно посещал лекции, и таял от восторга, если какой-нибудь профессор во время экзамена говорил, что припоминает его лицо. В то время как его товарищи, танцуя с бледными и жеманными столичными барышнями, приобретали нужные знакомства и заручались на своих векселях подписями светлейших или, по крайней мере, будущих светлейших господ, он оставался чужим, никому не известным, не посвященным в способы достигать положения в обществе.

Только когда он вернулся в родной город с дипломом в кармане, его «открыли» и заметили.

Но и здесь он оставался чужим. С первых же встреч со своими прежними друзьями, теперь столоначальниками, делопроизводителями и секретарями, он обнаружил, что ему многого еще недостает. Они с удивлением осматривали его с головы до ног, и он чувствовал, что некоторые из них с притворной сердечностью пожимают ему руку, с трудом припоминают его имя и в то же время делают над собой усилие, снисходительно обращаясь к нему на «ты», и недоумевают, неужели они в самом деле когда-то были с ним близки.

Дальше «ты» дело не пошло. Он был уже недостаточно молод и гибок для того, чтобы перенимать их жесты, их изысканную манеру говорить пришепетывая и растягивая слова. Он не понимал их намеков, ему не доставляли удовольствия их сплетни и зубоскальство в адрес местной и столичной знати, о которой было принято говорить как о своих ближайших знакомых.

Он понимал, что коллеги не считают его равным себе, и потому жил замкнуто и работал за троих. И хотя начальство ценило его, он все же чувствовал себя неловко.

Все это задевало его самолюбие, и он мечтал о том, что когда-нибудь займет блестящее положение и будет признан городской аристократией.

Поэтому приглашение патрона взволновало его. Несмотря на то, что его здоровый крестьянский разум, дисциплинированный работой и занятиями, восставал против этого предложения, так как он слышал все сплетни о Боришке и знал, насколько запутаны денежные дела ее отца; несмотря на то, что он давно уже решил жениться на какой-нибудь богатой невесте из родных мест и завоевать признание и власть силой денег; несмотря на то, что его неотмершая консервативная крестьянская душа еще болела при мысли, что ему придется навсегда расстаться с отцовским хуторком в Буковаце, с беленьким домиком в тени акаций, открытым ветру и солнцу, льстивые слова и знаки подчеркнутого внимания к его особе опьяняли его, мутили разум и будорожили воображение.

Стипа, правда, еще не решил окончательно, но и не ответил отказом.

Боришку срочно вызвали домой телеграммой. Она слегка похудела, от нее веяло задумчивым спокойствием и апатией, что делало ее еще привлекательнее.

Когда она услышала, о чем идет речь, она побледнела, молча отвернулась и ушла к себе в комнату. Там, запершись, она проплакала полдня, а к вечеру вышла и объявила, что согласна.

На следующий день состоялось сватовство, и в тот же вечер — помолвка.

Стипа все делал так, как советовал ему шеф. Временами ему казалось, что он пьян или что все это происходит во сне. Он был представлен всем членам семейства Колошвари де Колошвар. Одного его оставляли только ночью, и никогда в жизни он еще не спал так беспокойно.

Своим родным он сообщил о женитьбе, когда все уже было сделано. Отец не стал возражать. Он только задумчиво покачал головой, пуская дым из своей глиняной трубки.

— Ты, сынок, образованный, ты умнее нас, тебе лучше знать. Смотри только, не выпускай узду из рук, да и нас не забывай.

Мать и сестра сначала расплакались, но тут же засмеялись от радости.

— Наш Стипа женится на жупановой дочке! Ну, теперь он у нас великим жупаном будет!

Боришка относилась к нему сдержанно. Стипа, помня, что говорил ему шеф, не обижался. Он старался почаще беседовать с ней. Вначале их разговоры были натянутыми. Она отвечала ему тихо, глядя прямо перед собой. Он смотрел на нее влюбленным, преданным и слегка испуганным взглядом. Она чувствовала, как он упивается белизной и ароматом ее кожи, и ей это нравилось.

Через неделю после помолвки, во время одного из таких разговоров, она вдруг обернулась к нему и молча посмотрела ему в глаза долгим взглядом. Он побледнел от волнения, взгляд его заискрился, а она слегка покраснела, и на глаза ей навернулись слезы. Стипа осторожно обнял ее и поцеловал в шею, затем в глаза и наконец — в губы. Она закрыла глаза и вернула ему поцелуй.

В этот вечер, ложась спать, он что-то напевал и думал о том, что сегодня он в первый раз в жизни поцеловал настоящую барышню.

III

Войдя к жене, доктор Паштрович бросил шляпу на неприбранную постель и уселся в кресло-качалку. Госпожа Боришка любила, сидя в этом кресле, читать какие-нибудь фельетоны или перелистывать модные французские романы.

Доктор невольно сморщил нос, попав со свежего воздуха в непроветренную комнату, где все было пропитано одеколоном и зубным эликсиром. Не осмеливаясь спросить, зачем его позвали, он ждал.

Тем временем его супруга, сидя перед зеркалом, массировала лицо, оттягивая к вискам кожу у глаз, и, послюнив пальцы, стирала пудру с бровей и ресниц. Она была похожа на ребенка, который, оставшись наедине с зеркалом, строит самому себе смешные гримасы. Не поворачивая головы, она бросила мужу равнодушной скороговоркой, словно речь шла о погоде: