Избранное - [28]

Домой она вернулась рано, но, усталая, с мокрыми волосами, в забрызганных грязью чулках, была слишком занята собой, чтобы томиться одиночеством. Она сняла туфли, легла на тахту, и, угревшись, поболтала с Гвидо. Она думала о шикарной машине и представляла себе, как развлекается Амелия, которая, вполне возможно, и раньше знала этого синьора.

Когда пришел Северино, она сказала ему, что ей осточертело работать в ателье.

— Ну и уходи, подыщи себе другое место, — сказал он миролюбиво. — Только не оставляй меня больше без еды. Выбирай для своих дел более подходящее время.

— Мне и так дыхнуть некогда.

— Мама всегда говорила, что ты могла бы и дома сидеть. Много ли ты зарабатываешь!

Джиния соскочила с тахты:

— В этом году мы не ходили на кладбище.

— Я ходил, — сказал Северино. — Не притворяйся, ты это прекрасно знала.

Но насчет ателье Джиния сказала просто так, не всерьез. Как ни мало она зарабатывала, без этих денег ей было бы нечего надеть и она не купила бы себе резиновые перчатки, чтобы не портить руки при мытье посуды. И на шляпку, духи, кремы, подарки для Гвидо у нее тоже не было бы денег, и она ничем не отличалась бы от фабричных девчонок вроде Розы. Чего ей не хватало, так это времени. Ей нужна была бы такая работа, чтобы кончать в обед.

С другой стороны, в занятости был свой плюс. Что она делала бы в эти дни одна, без Гвидо, если бы ей пришлось сидеть дома? Слонялась бы весь день из угла в угол и все думала бы, думала бы об одном и том же, пока голова не распухнет? А так она на следующее утро пошла в ателье, и день миновал. Она побежала домой и приготовила хороший ужин для Северино, решив ублажать его все эти дни, потому что потом ему и вправду придется иногда оставаться без горячего.

Амелия не показывалась. В иные вечера Джиния уже готова была пойти в кафе, но вспоминала, что дала себе слово не искать ее, и оставалась дома в надежде, что Амелия сама придет к ней. Как-то раз заявилась Роза показать ей фасон платья, которое она собиралась себе сшить, и Джиния уже не знала, о чем с ней разговаривать. Они потолковали о Пино, но Роза не сказала, что теперь у нее уже другой. Она только жаловалась, что умирает от скуки, и все повторяла:

— Но что поделаешь? Выйдешь замуж, совсем жизни не будет.

Неотвязная мысль о Гвидо не давала Джинии спать, и подчас она на него злилась — как он не понимает, что должен поскорее вернуться. «Кто его знает, приедет ли он в понедельник, — думала она, — может, и не приедет». И уж кого она просто ненавидела, так это Луизу, которая была всего-навсего его сестрой, а могла видеть его весь день. Она дошла до того, что подумывала пойти в студию и спросить у Родригеса, держит ли Гвидо свое слово.

Но вместо этого она пошла в кафе повидать Амелию.

— Ну, как ты повеселилась в воскресенье? — спросила она.

Амелия, курившая сигарету, даже не улыбнулась и тихо сказала:

— Хорошо.

— Он отвез тебя домой?

— Конечно, — сказала Амелия. — Потом спросила. — Почему ты удрала?

— Он обиделся?

— Ну что ты, — ответила Амелия, пристально глядя на нее. — Он только сказал: «Остроумная малютка». Почему ты удрала?

Джиния почувствовала, что краснеет.

— Послушай, он был просто смешон со своим моноклем.

— Дура, — сказала Амелия.

— А как Родригес?

— Он только что ушел.

Они вместе пошли домой, и Амелия сказала ей:

— Я попозже приду к тебе.

В этот вечер ни одна, ни другая не предложили куда-нибудь пойти. Помыв посуду, Джиния села на край тахты, где лежала Амелия.

Они долго молчали, а потом Амелия проронила своим хриплым голосом:

— Остроумная малютка.

Джиния, не оборачиваясь, пожала плечами, Амелия протянула руку и тронула ее волосы.

— Оставь меня, — сказала Джиния.

Амелия, тяжело вздохнув, приподнялась на локте.

— Я влюблена в тебя, — сказала она хрипло. Джиния, вздрогнув, посмотрела на нее. — Но я не могу поцеловать тебя. У меня сифилис.

XIII

— Ты знаешь, что это такое?

Джиния молча кивнула.

— А я вот не знала.

— Кто тебе сказал, что ты больна?

— Ты разве не слышишь, как я говорю? — сказала Амелия сдавленным голосом.

— Но ведь это от курения.

— И я так думала, — сказала Амелия. — Но тот добрый человек, который подвез нас в воскресенье, был врач. Посмотри.

Она расстегнула блузку и вытащила одну грудь.

Джиния сказала:

— Я не верю, что это сифилис.

Амелия, держа рукой грудь, подняла на нее глаза.

— Тогда поцелуй меня, — тихо сказала она, — вот сюда, где воспалено.

С минуту они пристально смотрели друг на друга; потом Джиния закрыла глаза и наклонилась к груди Амелии.

— Ну нет, не надо, — сказала Амелия, — я и так уже поцеловала тебя один раз.

Джиния почувствовала, что вся покрылась испариной, и глупо улыбнулась, красная как рак. Амелия молча смотрела на нее.

— Видишь, какая ты глупая, — сказала она наконец. — Как раз теперь, когда ты влюблена в Гвидо и тебе нет до меня никакого дела, ты хочешь доказать, что любишь меня. — Она стала застегивать блузку, и Джиния заметила, какая у нее худая рука.

— Признайся, что тебе нет до меня никакого дела.

Джиния не знала, что сказать, потому что сама не понимала, как она могла решиться на поступок, который чуть было не совершила. Но она не обижалась на Амелию, потому что догадывалась теперь, что скрывалось за листами, где Амелия была нарисована голой, за ее позами и разговорами. Она дала Амелии выговориться, хотя ее все время тошнило, как тошнило, бывало, в детстве, когда она, собираясь мыться, раздевалась на стуле возле печки.