На крышах домов еще догорало солнце, и Джиния, сидя у окна, переводила взгляд с неба на художников и видела в глубине студии красную, как гранат, портьеру и думала о том, что хорошо было бы, спрятавшись за ней потихоньку ото всех, следить за кем-нибудь, кто думал бы, что он один в комнате. В эту минуту Гвидо сказал:
— Что-то холодно. У нас еще есть чай?
— Есть и чай и спиртовка. Только к чаю нет ничего.
— Сегодня чай приготовит Джинетта, — сказал Гвидо, поворачиваясь к ней. — Спиртовка там, за портьерой.
— Лучше бы она сходила купить нам печенья, — сказал Родригес.
— Ну нет, — ответила Джиния. — Вы мужчина, вы и идите.
Гвидо и Родригес возобновили разговор, а Джиния тем временем нашла за портьерой спиртовку, чашки и коробку с чаем, поставила вскипятить воду и сполоснула чашки под умывальником. За спиной слышались голоса художников, но в этом темном закутке, едва освещенном язычком пламени, она чувствовала себя как в пустом доме, где царит тишина и можно спокойно собраться с мыслями. При этом свете еле видно было неубранную постель в узком закоулке между стеной и портьерой. Джиния представила себе лежащую на ней Амелию.
Выйдя из-за портьеры, она заметила, что Гвидо и Родригес с любопытством смотрят на нее. Джиния, уже снявшая шляпку, откинула назад волосы и взяла с подоконника большую тарелку, всю испачканную красками, точно палитра. Но Гвидо поймал ее взгляд и, поискав в ящиках, протянул ей чистую тарелку. Джиния поставила на нее еще мокрые чашки, потом вернулась к спиртовке и заварила чай.
За чаем Гвидо рассказал ей, что эти чашки подарила ему одна девушка вроде нее, портрет которой он писал.
— А где же этот портрет? — спросила Джиния.
— Это же была не натурщица, — со смехом ответил Гвидо.
— Вам долго еще служить в солдатах? — сказала Джиния, потягивая чай.
— К огорчению Родригеса, через месяц я буду свободен, — ответил Гвидо. А потом проговорил. — Значит, ты больше не обижаешься?
И не успела Джиния тихо улыбнуться и покачать головой, Гвидо сказал:
— Тогда будем на «ты».
Особенно хорошо было после ужина. Амелия, которая зашла за Джинией к ней домой, тоже была веселая — потому что, когда праздник и люди ничего не делают, говорила она, я счастлива. Они гуляли, перешучиваясь и хохоча как дурочки.
— Где ты была сегодня, что делала? — спросила Амелия.
— Ничего особенного, — сказала Джиния. — Пойдем потанцевать на холм?
— Это тебе не лето, теперь там знаешь какая грязь.
Словно по волшебству они оказались на той улице, где находилась студия.
— Я туда не пойду, — сказала Джиния. — Хватит с меня твоих художников.
— А кто тебе сказал, что мы идем туда? Этот вечер наш, и никто нам не нужен.
Они постояли на мосту, глядя на ожерелье отсветов, лежавших на воде.
— Я видела Бородача, и он спрашивал про тебя, — сказала Амелия.
— Неужели ему не надоело тебя рисовать?
— Я его встретила в кафе.
— Он не отдаст мне мои портреты?
Но, разговаривая с Амелией о Бородаче, Джиния думала совсем о другом.
— Когда в прошлом году ты ходила к Гвидо, что вы с ним делали?
— Что же, по-твоему, мы могли делать? Смеялись и били стаканы.
— А потом вы поссорились?
— Да что ты. Просто он летом уехал в деревню — запер мастерскую и поминай как звали.
— Как ты с ним познакомилась?
— Разве я помню? Натурщица я или не натурщица?
Джиния промолчала — не хотелось ссориться в этот вечер.
Стоять на мосту было холодно. Амелия курила, опершись на каменный парапет.
— Ты и на улице куришь? — сказала Джиния.
— Какая разница, на улице или в кафе? — ответила Амелия.
Но в кафе они не пошли, потому что Амелии и днем надоело торчать там. Они повернули к дому и остановились у кино. Заходить не имело смысла — уже кончался последний сеанс. Пока они разглядывали фотографии, из кино вышел Северино — туча тучей, по лицу было видно, что он раздражен. Северино прошел мимо них, кивнув Амелии, но потом вернулся и заговорил с ними, и Джиния в жизни не слышала, чтобы он разговаривал так любезно. Он даже отпустил Амелии комплимент по поводу ее вуалетки. Он рассказал им содержание фильма, чтобы посмешить их, и Амелия смеялась, но не так, как в кафе, когда ей что-нибудь говорили официанты: она хохотала, показывая зубы, как хохочут девчонки в своей компании, чего с ней давно уже не случалось. Голос у нее был очень хриплый — должно быть, из-за курения, подумала Джиния. Северино повел их в бар и угостил обеих кофе, а Амелии сказал, что надо бы им как-нибудь встретиться в воскресенье.
— Пойти потанцевать?
— Конечно.
— Тогда пусть и Джиния пойдет с нами.
Джинию разбирал смех.
Они проводили Амелию до подъезда, а когда за ней захлопнулась дверь, пошли вместе домой. «Гвидо примерно одних лет с Северино, — думала Джиния, — он мог бы быть моим братом». А еще она думала: «Чего не бывает в жизни. Я совсем не знаю Гвидо, но представляю себе, как мы идем с ним под руку, и останавливаемся на каждом углу, и смотрим друг на друга. Для него я Джинетта. Не обязательно хорошо знать друг друга, чтобы любить». И, думая обо всем этом, она семенила возле Северино с таким чувством, как будто она еще маленькая девочка. Вдруг она спросила, нравится ли ему Амелия, и поняла, что он не ожидал этого вопроса.
