Шляпка Амелии — та, с вуалью, — валялась на столе, и Родригес, стоя спиной к окну, смотрел на нее с ироническим видом.
— Интересно, пошла бы Джинии вуаль? — ни с того ни с сего сказала Амелия.
Джиния состроила гримаску и принялась разглядывать картины, висевшие над головой Амелии. Но эти маленькие этюды сейчас уже не интересовали ее. Принюхиваясь, она чувствовала примешанный к холодной затхлости запах духов Амелии. Ей не удалось вспомнить, как здесь пахло в прошлый раз.
Потом она стала ходить по комнате, рассматривая картины на стенах. Вглядывалась в пейзаж или в натюрморт; останавливалась; не решалась отвести от него глаза; все молчали. Было здесь и несколько женских портретов; Джинии были незнакомы эти лица. В глубине комнаты она остановилась перед обтрепанной тяжелой занавесью во всю стену. Ей вспомнилось, как Гвидо прошел за эту занавесь, чтобы взять рюмки, и она вполголоса сказала: «Можно?», но те двое не услышали, потому что в эту минуту Родригес что-то говорил, и тогда Джиния слегка отвела портьеру и заглянула в щель, по увидела только разобранную постель и раковину умывальника. Там тоже чувствовался запах духов Амелии, и Джиния заметила это, думая о том, что, должно быть, хорошо спать одной в этом закутке.
VII
— Родригесу до смерти хочется, чтобы ты ему позировала, — сказала Джиния, когда они возвращались домой.
— Ну и что?
— Ты разве не заметила, как он вертелся вокруг тебя и все смотрел на твои ноги?
— Пусть его смотрит.
— А Гвидо ты никогда не позировала?
— Никогда, — сказала Амелия.
Проходя через площадь, они увидели Розу, которая шла под руку с молодым человеком, но не с Пино, а с другим. Она висела на нем, точно вдруг охромела, и Джиния сказала:
— Смотри. Они боятся, что потеряются.
— В воскресенье все позволено, — сказала Амелия.
— Но не на площади. На них просто смешно глядеть.
— Охота пуще неволи, — ответила Амелия. — Когда дуре приспичит, она еще не на то способна.
Джиния узнала от Родригеса, что Гвидо часто получает увольнительную на вторую половину дня и приходит в мастерскую работать.
— Он и ночью писал бы, если бы мог. Чистый холст действует на него, как красное на быка, и он не успокаивается, пока не замажет его, — сказал Родригес и засмеялся похожим на кашель смехом.
Ничего не сказав Амелии, Джиния выбрала день, когда Родригес был в кафе, и одна отправилась в студию. На этот раз, когда она поднималась по лестнице, у нее колотилось сердце уже по другой причине. Но ей не пришлось раздумывать перед дверью: она была открыта.
— Войдите, — сказал Гвидо.
Джиния в замешательстве захлопнула за собой дверь и, тяжело дыша, остановилась перед художником. Может быть, такое впечатление вызывал закат, но бархатная портьера, на которую падало солнце, бросала на всю комнату красноватый отсвет. Гвидо, наклонив голову, двинулся к ней и спросил:
— В чем дело?
— Вы меня не узнаете?
Гвидо, как и в тот раз, был без куртки, в рубашке и серо-зеленых брюках.
— И другая здесь? — спросил он.
Тогда Джиния объяснила ему, что пришла одна, а Амелия в кафе.
— Родригес сказал мне, что я могу прийти посмотреть картины. Мы уже приходили один раз утром, но вас не было.
— Тогда садись, — сказал Гвидо. — Я закончу одну работу.
Он вернулся к окну и принялся скоблить ножом деревянную доску. Джиния опустилась на тахту, до того низкую, что, когда она садилась, ей показалось, будто она падает. Она была смущена этим «садись» и чуть не рассмеялась, подумав о том, что все, и художники, и механики, сразу начинают говорить девушке «ты». Но ей было приятно сидеть, прикрыв глаза, в этом мягком красноватом свете.
Гвидо сказал что-то про Амелию.
— Мы с ней подруги, — отозвалась Джиния, — но я работаю в ателье.
Солнечный свет мало-помалу угасал, Джиния встала и, повертев головой, стала разглядывать одну маленькую картину. Это был натюрморт с ломтиками дыни, которые казались прозрачными и водянистыми. Джиния заметила, что на картине лежит пятно света, только не настоящее, а нарисованное, и что оно напоминает тот красный отсвет, на который она обратила внимание, когда вошла. Тогда она поняла, что, для того чтобы рисовать, надо разбираться в таких вещах, но не решилась сказать это Гвидо. Гвидо подошел к ней сзади и стал вместе с ней смотреть картины.
— Это старые вещи, — говорил он время от времени.
— Но красивые, — сказала Джиния, замирая от страха, потому что ждала — вот-вот она почувствует на своем плече его руку. — Красивые, — повторила она и отступила в сторону.
Гвидо, не двигаясь с места, продолжал смотреть на картины.
Когда он закуривал сигарету, Джиния, опершись на стол, начала расспрашивать его, чьи это портреты на стенах и рисовал ли он когда-нибудь Амелию.
— Ведь Амелия натурщица, — сказала она.
Но Гвидо точно с неба свалился — сказал, что знать об этом не знал.
— Я сама видела, как она позировала, — подтвердила Джиния.
— Вот это новость. Какому художнику?
— Я не знаю, как его фамилия, но она позировала.
— Голая? — спросил Гвидо.
— Да.
Тут Гвидо расхохотался.
— Она нашла свое призвание, ей всегда нравилось показывать свои ноги. И ты тоже натурщица?
— Я — нет, я работаю, — вспыхнув, ответила Джиния, — я работаю в ателье.
