Избранное - [58]

Кеменеш проводил их взглядом, потом совершенно спокойно повернулся опять к учителю. Они смотрели друг другу в глаза, и, прежде чем Надьреви успел что-нибудь сказать, пастор начал его допрашивать.

— Верите вы в бога? — напрямик спросил он.

Не оскорбленный таким допросом, Надьреви лишь удивился.

— Трудный вопрос, — уклонился он от прямого ответа.

— Нет, легкий. Только ответить на него, пожалуй, трудно. Необязательно отвечать.

— Однако я отвечу. Я скептик. Не атеист, а всего лишь скептик. Можно даже сказать, я верующий, но вера моя несовершенна.

Пастор молчал, сохраняя полное спокойствие. Не выдержав долго, Надьреви первый прервал молчание:

— Видите ли, я вообще склонен сомневаться. С сомнением отношусь к верующим и атеистам. Хочу твердо знать. Знать так же несомненно, как знаю, что нахожусь сейчас в Берлогваре у пастора Яноша Кеменеша. Я не верю, а знаю, что я здесь. И знаю, что усомниться в этом невозможно.

— Словом, вы стремитесь к полной определенности.

— Конечно. А вот ее-то и нет. Но повторяю, я с сомнением отношусь и к атеистам, считаю, что они тоже скептики. Думаю, и верующие жаждут обрести большую определенность.

— Мне нравятся ваши слова. Вы не высокомерны и явно искренни. А это уже много!

— Я полон сомнения, колебаний, в таком состоянии легко быть искренним. Если бы я принадлежал к числу верующих или атеистов, мое положение было бы даже трудней. Пришлось бы отстаивать определенные взгляды.

— Значит, по-вашему, верующий не может быть до конца искренним?

— Если он не выражает никаких сомнений, если насилует себя, то едва ли.

— Интересно. Видно, искушения вечны… Вы молитесь обычно?

Надьреви раздумывал, стоит ли ему отвечать. Первым его побуждением было сказать, что он не ответит на этот вопрос. Но потом он раздумал.

— Да. Вечером читаю «Отче наш». Два и даже три раза.

— Это своего рода страховка, а вдруг…

— Вольно вам насмешничать. Признаюсь, что и таких соображений не лишен я.

— Правильно делаете, что признаетесь. Мне хотелось бы, чтобы вы хоть на шаг продвинулись вперед. Но я еще не спросил, какой вы веры.

— Я евангелист. Так меня крестили. Но от религиозных догматов далек. Пока только о вере в бога можем мы говорить.

— Тяжелое душевное состояние у того, кто останавливается на полпути.

— По-моему, никто не стоит на том или другом конце пути.

— Сомневайтесь свободно. Совершенно смело.

— Ну, я и впредь скорей робко буду сомневаться.

— Вы презираете меня как набожного священника. Или завидуете мне как верующему человеку. Не так ли?

— Я вас не презираю, потому что рассуждаете вы разумно. И не завидую вам. Но склонен завидовать. Если вера на самом деле придает вам силы и вы не страшитесь жизни, смерти, болезни, страдания, то я вам завидую. Если вы сильней меня перед лицом жизни, опасности, смерти.

— Я верю, что религия придает силы в жизни.

— Вы знаете или верите?

— Верю, — после некоторого колебания ответил пастор.

— Этого мало!

И, как ни странно, Кеменеш сказал теперь без всякой насмешки:

— Значит, если бы вы твердо знали, что вера приносит счастье, что верующий человек счастливей неверующего, словом, что религия полезна, то вы стремились бы уверовать в бога?

— Безусловно… Примерно так обстоит дело.

— Мне кажется, я сумел бы наставить вас на путь истинный.

— Попробуйте. А теперь я спрошу вас кое о чем. Вы, конечно, молитесь…

— Разумеется. Но я жду вопроса.

— Какую молитву вы читаете?

— «Отче наш». Это самая совершенная молитва. В ней выражаются благодарность, мольба и восхваление. Кроме того, я читаю импровизированную молитву без канонического текста.

— Что это такое?

— Тоже восхваление и мольба.

— Почему мольба? О чем вы просите бога? Я спрашиваю вас не без умысла. Хочу подвести к одному трудному вопросу, на который сам не могу ответить.

— Задайте вопрос.

— Нет, нет. Сначала скажите, о чем вы просите бога?

— Ниспослать мне силу, здоровье, чтобы я трудился во славу ему и на благо людям. — Надьреви, пока еще не удовлетворенный ответом, выжидательно смотрел на пастора. — Да, я прошу бога, чтобы он оградил меня, мою жену и детей от зла и оберег от болезней, бедствий и страха.

— Спасибо, довольно. Итак, вы просите, чтобы бог оградил вас, вашу жену и детей…

— Понимаю. Но я молюсь и за ближних.

— Как вы молитесь?

— То же самое прошу и для них у бога.

— Для всех людей? И плохих тоже? И злых тоже?

— Нет. Я говорю: «И помоги всем хорошим людям».

— Что будет тогда с несчастными злодеями? С убийцами, варварами, мучителями?

— Они осуждены на вечные муки.

— На земле далеко не всегда. Но если они и осуждены на вечные муки, то справедливо ли наказание? Сами ли они виноваты в том, что злые силы владеют их душами? Не рабы ли они, жалкие рабы родившихся вместе с ними инстинктов или злых сил, разбуженных в них другими людьми?

— Вы правы. Отныне я буду молиться и за злодеев.

— Вот как! Молиться за злодеев?! За Яноша Румпфа Непомука? Чтобы бог дал ему силы и здоровье для совершения еще более зверских убийств?

— Я буду молиться так: «Избавь, боже, их от бремени зол. Укажи им путь к добру».

— Что ж, поздравляю. Очень разумно поступите.

— Мне легко, — улыбнулся пастор, — потому что в душе моей нет злобы. Всюду и везде говорят, что я хороший человек. Я этого, правда, всерьез не принимаю, но что непрерывно стремлюсь к добру, — это верно. Однако… — Тут он с некоторым беспокойством посмотрел на дверь. — Пойдемте в сад.