Избранное - [47]

— Негодяй, убийца.

— Но хороший приказчик. У него люди работают. — Надьреви слушал, нахмурившись. — Вы, конечно, считаете, что с батраками надо обращаться деликатно. Милый Янош, будьте так добры, задайте корм лошадям, если вам не трудно.

— Вы шаржируете. Но, в сущности, да, надо относиться к ним с уважением.

— Да, да. Вот бы разок для пробы поручить вам наладить какую-нибудь работу. Люди не только не стали бы работать, но еще и смеялись бы над вами и вашим политесом.

— Лишь потому, что это было бы им в новинку.

— Нашелся один помещик, который пытался так делать. И потерпел неудачу. Здесь нужен такой человек, как Крофи. Проверено опытом.

— Неужели вы собираетесь защищать приказчика? — с удивлением посмотрел учитель на Андраша. — Простить ему преступление?

— Нет. Пусть сам дьявол его защищает. Мягко говоря, он переусердствовал.

— Слишком мягко. Так говорить даже стыдно.

— Ну, ну… Расстрелять мы его не можем. Не имеем права.

— Судя по всему, Крофи не понесет никакого наказания.

— Это зависит… — в нерешительности начал Андраш.

— От чего? Не совсем понимаю.

— Во всяком случае, я расскажу о происшедшем отцу.

— И что?

— Остальное уже будет от него зависеть. Приказчику несомненно зададут хорошую головомойку.

— Головомойку? За истязание человека? За такую подлость?

— Должно быть. Не знаю.

— Всего-навсего! Отчитают его! А ему все нипочем. Опять выместит гнев на каком-нибудь горемыке.

— Один горемыка выместит гнев на другом. И если никто не попадется ему под руку, то на быке или собаке. Стегнет концом хомута по носу Бугая. Или пнет в бок Жучку. А не то своему сынишке даст подзатыльник. Так-то. Вы что, знаете, как с этим бороться?

— Короче, приказчику намылят голову. Чтобы он стал чистеньким, верно?

— Головомойкой, возможно, не ограничатся. Да и не важно, какое наказание его ждет, ведь такой человек рано или поздно плохо кончит. Вы хорошо рассмотрели парня, ходатая цыган?

— Да. Ничего особенного я в нем не нашел. Правда, красивый парень.

— Вы не обратили внимания на его глаза? Взгляд?

— А что? Крофи выдержит несколько уничтожающих взглядов.

— Но у него, так сказать, многообещающий взгляд. Вы, конечно, считаете, что цыганы тоже хороший народ. Немного попрошайничают, потом играют на скрипке и флейте. Вы не слышали еще, не читали об их грабежах и убийствах? Тута Балог для вас пустой звук?

— Да. Но убийца остается убийцей, цыган он или нет. Разные бывают убийцы, встречаются и кроткие цыганы.

— Конечно. Например, ходатай, старик цыган или еще какой-нибудь болтун.

— Что же остается им делать?

— Об этом пусть думает Крофи. Я только заметил, что парень вел себя очень нагло, и мне не терпелось…

Андраш умолчал о том, что ему не терпелось сделать. Подстегнув лошадей, он натянул потуже вожжи, словно целиком захваченный быстрой ездой. Надьреви имел возможность поразмыслить над последними словами молодого графа. Что же не терпелось ему сделать? Разумеется, расправиться с цыганом. Ведь тот осмелился раскрыть рот. А это недопустимо. Надо молчать. Почтительно и смиренно. И ждать, пока улыбнется судьба. А теперь ждать правосудия. Граф Берлогвари выступит в роли верховного судьи. Он вынесет приговор приказчику Крофи. Намылит ему голову. Или, если уж очень разгневается, то, наверно, пошлет его ко всем чертям. Но Крофи уберется не ко всем чертям, а в другое поместье, чтобы опять истязать батраков. Вопить на тамошнего Варгу: «Вонючий мужик, висельник, я тебя вышвырну, прогоню, к конскому хвосту привяжу и протащу вокруг хутора, если в моем присутствии не будешь стоять как вкопанный, а потом прыгать, как заяц».

Надьреви молча страдал. Андраша, который прочел его мысли, слегка раздражал этот неуступчивый и неуемный бедный учитель. А когда ему в глаз попала какая-то мошка, он так разозлился, что готов был вышвырнуть Надьреви на ходу из коляски. Но через несколько минут он успокоился, мушку, величиной с булавочную головку, удалось вытащить из глаза. «Вот наглая, в глаз осмеливается лезть!»

— Вы еще не проголодались? — любезно спросил он учителя.

— Нет, — холодно ответил тот.

Они уже подъехали к деревне; необозримые господские поля остались позади и за жалкой плакучей ивой, по обе стороны дороги потянулись узкие полоски крестьянской земли. Жнивье, цветущая кукуруза, картофель, свекла чередовались друг с другом. Какой-то крестьянин пахал; две лошади тянули плуг, и мужик, держась за его рукоятку, плелся позади. Лошаденки были низкорослые, с трудом налегали на хомут, — плуг едва двигался.

— Но-о-о! — понукал крестьянин своих кляч.

— Видите, какая нелепость, — сказал Андраш.

Надьреви не спросил, что тот имеет в виду. Но деликатно поднял на молодого графа вопросительный взгляд.

— У такого мужика один хольд здесь, другой там, — немного погодя пояснил Андраш. — И он обрабатывает землю. Ползает туда-сюда со своими заморышами, пашет, сеет, боронит, но, как бы ни лез из кожи вон, едва сводит концы с концами. Два часа тащится с плугом с одного края полосы до другого. День тратит на вспашку такого участка. Паровым плугом за день можно распахать все это поле, то есть шестьдесят клиньев. И тогда нет лишних межей, канав, пограничных полос и прочей бесполезной траты земли. Зачем такому мужику земля?