Избранное - [39]

И он выжидающе поглядел на учителя: не убедил ли его в бесполезности римского права.

— Как зачем нужно римское право? — в раздумье проговорил Надьреви. — Это ясно из первой же главы. Хотите послушать?

— Благодарю вас, меня это не интересует. Как-нибудь в другой раз.

— Римское право вам знать необходимо, потому что вы будете по нему экзаменоваться. Может быть, вас удовлетворит такое объяснение.

— Спасибо.

— Словом, мы должны изучить римское право. Давайте начнем.

Андраш молчал, нахмурившись. Родители заставляют его сдавать экзамены. И вообще учиться на юридическом факультете. А ему это совсем ни к чему. Любые занятия, не только римское право, наводят на него тоску.

Если он порой и поддавался ласковым уговорам, все равно терпения хватало ему не более чем на полчаса. Он просто не умел слушать объяснения. Душой и телом восставал против того, чтобы сидеть спокойно, молчать, вникать в скучные материи, которые вдалбливались ему в голову. И теперь с участием смотрел на Надьреви: натерпится же он с ним горя, как Пакулар. Учитель будет, видно, лезть из кожи вон, считая, что выполняет свой долг, но все его старания окажутся тщетны. Впрочем, и другое чувство, которое приходилось подавлять, чуть ли не презрение, ненависть, возбуждал в нем Надьреви. Андраш боролся с собой. После небольшой паузы он неожиданно переменил тему:

— Если у вас нет денег, я попрошу отца заплатить вам аванс. Дитя не плачет, мать не разумеет. Господин Пакулар не стеснялся. В первый же день потребовал, чтобы ему выплатили жалованье за два месяца.

Ошеломленный Надьреви, посмотрев на него, пожал плечами. Что ему делать, если он не такой смелый, как Пакулар?

— К какой карьере вы готовитесь? — спросил тут же Андраш.

— Буду адвокатом.

У Надьреви заблестели глаза: он надеялся услышать теперь что-нибудь приятное, обнадеживающее.

— Вам не подходит. — И молодой граф, словно увидев его впервые, окинул с ног до головы испытующим взглядом.

— Почему?

— Адвокат должен быть изворотливым, хитрым. Вам больше подходит должность судьи.

— Почему? — недоумевал Надьреви.

— Согласитесь, что я прав, — словно желая его успокоить, махнул рукой Андраш.

Такое мнение, прозвучавшее, правда, как похвала, повергло учителя в растерянность. Ему не терпелось закончить эту беседу, этот допрос с пристрастием.

— Каковы все же ваши намерения? Когда вы собираетесь начать занятия? — спросил он.

Молодой граф засмеялся, видя, что Надьреви, сам того не замечая, уже примирился с отсрочкой.

— Со временем, если у меня появится охота…

— Если у вас появится охота… Охота у вас никогда не появится. — Андраш продолжал смеяться. — Так… в странное поистине положение попал я. Вы, разумеется, можете делать, что вам заблагорассудится, а я здесь не вправе бездельничать. Я… я, изволите видеть, не вправе обедать и ужинать, не заработав этого. Мне на самом деле неловко.

Андраш оторопел. Ну, этот Надьреви со своим усердием просто чудовище. Что с ним делать?

— Хорошо, ради вашего спокойствия немного погодя… Какой сегодня день? Суббота? Хорошо. На следующей неделе.

— В понедельник.

— Нет, этого я не обещал. Я только сказал, на следующей неделе. На этой неделе уже не имеет смысла, завтра ведь воскресенье. По воскресеньям и гимназисты не учатся, не так ли?

— А сегодня?

— Сегодня уже поздно.

— Разве? Тогда, например, во вторник.

— Хорошо, во вторник.

— Значит, вы обещаете. Хорошо, я подожду до вторника.

«Я подожду». Эти слова не понравились молодому графу.

— Что вы скажете о деревне? — заговорил он слегка в нос. — Или вы еще не видели ее? Не успели посмотреть?

— Нет.

Некоторое время они беседовали о деревне. О ее жителях, о местных условиях, о докторе, симпатичном человеке, который уже дважды спас Андрашу жизнь. Рассказ о том, как это произошло, какая опасность угрожала молодому графу, отложили до другого раза. В Берлогваре, — сообщил Андраш, — около пяти тысяч жителей. Католики и протестанты.

«Зачем такие сведения?» — размышлял Надьреви.

Андраш заявил, что местные жители славные венгры, и благосклонно прибавил:

— Люблю венгров: честный, добросовестный, трудолюбивый народ.

В устах столь благородного аристократа это было высоким признанием.

— Сейчас вернусь, — сказал он затем, встав с места, и ушел в другую комнату.

Надьреви думал о том, какие отношения складываются у него с Андрашем. И был недоволен собой. «Неправильно я веду себя, неправильно», — мелькнуло у него в голове. Господин Сирт, наверно, сумел бы вести себя иначе. Превосходство у Андраша врожденное и действует неотразимо. Такое превосходство над окружающими, если уж оно присуще человеку, действует, даже когда он спит. Превосходство в положении, со временем перешедшее в высокомерие. Взяв в руки оружие, человек начинает повелевать, разве может повелевать безродный нищий? Жандармы повелевают одним своим видом, присутствием. Пусть попробует приказать жандарму бродяга. Девять тысяч хольдов повелевают… К тому же молодой граф красив, костюм на нем дорогой и изящный, руки холеные, не то, что у него, Надьреви. Он посмотрел на руки свои, на ногти. Аристократы, миллионеры для того и существуют, чтобы плодить бедняков. Тряпье бедняка, боже милостивый! Бедняк жалок и несчастен, даже если чрезмерно заботится о своей одежде, и после починки, чистки, утюжки чувствует себя щеголем. Кирпичник, голь перекатная, рассказывал однажды, что несколько недель ходил в ботинках с рваными шнурками. Шнурки его, связанные узелками чуть ли не в двадцати местах, напоминали репей. И вот наконец он купил новые. Вдел их в башмаки, и ему ужасно захотелось пройтись по улице, покрасоваться. Конечно же, люди подумают: «Кто этот барин, у него такие красивые новенькие шнурки?..» Лицо молодого графа искажает порой нервный тик; говорит он запинаясь, подыскивает слова и произносит их холодно, нараспев, слегка в нос, — откровенно говоря, манерничает. Но как хорошо было бы все же полюбить его, как хорошо было бы, если бы он заслуживал любовь. И дружбу завязать с ним, вероятно, полезно. Дружбу? Вряд ли это возможно. Ну, хоть приятельские отношения. Читая недавно книжечку Ференца Пульски