Избранное - [147]

Хозяин сказал это мягко, но, поглядев на детей Бако, мысленно добавил: не потерпят они в своем доме таких оборванцев!

Вскоре после этого разговора Бако уступил мольбам жены и остался дома. Они зажили еще беднее, потому что поденная плата стала совсем мизерной. Хозяева говорили, что при таких доходах больше и не заплатишь, очень уж низки цены на сельскохозяйственные продукты. Да и работа не каждый день случалась. В селе судачили о семье Бако. Негоже, мол, детям чумазым да оборванным бегать. Люди считали, что Бако не очень-то гонится за работой. И не следовало, мол, ему бросать хорошее место в Пеште. Чего дрожать за такую жалкую жизнь? Жена Часара прочла в газете очень умную статью, где было сказано, что крестьянки неэкономно обращаются с продуктами и не умеют готовить. Потому-то дети Бако и питаются так плохо. Когда речь заходила о Бако, Иштван Часар, у которого было восемьдесят хольдов земли, заявлял, что завидует таким людям, как Михай. Им лучше всех живется. Ест, как все прочие, а забот никаких: ведь не он платит большие налоги.

В конце войны Бако забрали в солдаты. Так как он прихрамывал на одну ногу, его послали отбывать трудовую повинность в Будапешт, а оттуда вскоре переправили в Задунайщину. В то время русская Красная Армия вышла к Тисе. При отправке Бако сумел передать весточку с земляком, но письма послать уже не мог; связь с семьей прервалась. В то время как раз достраивался их дом. Бако отложил немного из заработанных в Пеште денег (пришлось поголодать) да ссуду на строительство взял — шурин за него поручился, — так вот и удалось сколотить сумму на дом. В четыре тысячи восемьсот пенгё обошелся. Стоял, как одинокая сторожка, на маленьком холме у южной околицы, совсем почти за селом. Жена с детьми переселилась в домишко, который был таким крохотным, что они едва в нем разместились.

А Михая Бако начальники уводили все дальше на запад. Его служба была непрерывным походом, — привал, и снова марш. Голодный и замерзший, он хромал в тупой усталости, не понимая, что с ним происходит. Он лишь смутно догадывался, что дела господ не очень-то блестящи. Жалеть об этом он не мог, да и не хотел. Его товарищи по службе иногда тихонько переговаривались о чем-то. Но из их речей он не мог разобрать, что к чему: одни с горя повесили головы, у других появилась надежда, а на что, он не знал. Офицеры время от времени внушали солдатам, что скоро армия остановится, а затем повернет обратно. Выбьют, мол, русских из страны, и все те, кто остался дома, жестоко поплатятся. Один из солдат, стоявший рядом с Бако, как-то пробормотал:

— Если могут выгнать, зачем было пускать их сюда?

У Бако вырвалось одобрительное:

— Вот именно!

От товарищей по службе Бако слышал, — это передавалось шепотом, — что Будапешт давно пал. Слышал он и о каком-то правительстве, о готовящемся разделе земли. Об этом говорили солдаты, впрочем, и офицеры тоже, которые разъясняли, что в Венгрии хотят отнять землю у законных владельцев.

Русские уже приближались к Германии. Отряд, где служил Бако, уводили все дальше на запад. Бако слышал, что в его придунайское село давно вступила Красная Армия. Однако он не знал, что в том районе шли бои. Несколько артиллерийских снарядов залетело в село. Один снаряд попал в его дом. Дети гуляли на улице, но жена возилась в кухне: взрывом ее убило.

Старший брат Бако, такой же батрак и бедняк, как Михай, взял детей к себе. Жену Бако похоронили, а чувствительные женщины-соседки даже оплакали ее. Потом принялись судачить о бедных сиротках и несчастной женщине. Нужен им был дом? Могли бы подождать с переселением до весны, когда придет конец этой проклятой войне. Так ведь их подгонял этот злодей Янош Деак…

О Михае Бако сельчане ничего не знали, да и он не получал известий из дому. О смерти жены узнал лишь по дороге домой, через несколько месяцев после окончания войны. На одной из станций, находящейся неподалеку от села, ему надо было пересесть на местную железнодорожную ветку. Там он повстречался с Ференцем Черняком.

— Это ты, Мишка? — вырос перед ним Черняк. — Еле узнал тебя: очень уж ты отощал.

Они пожали друг другу руки. Черняк без обиняков перешел к делу.

— Знаешь, что твоя жена умерла?

Бако молча смотрел на Черняка своими серыми глазами. И ни о чем не спрашивал. Черняк сам принялся рассказывать: снаряд попал прямо в дом; женщина не мучилась, конец наступил мгновенно. Когда Черняк замолчал, Бако некоторое время глядел прямо перед собой, затем спросил:

— Дети?

Черняк ответил:

— Дети у твоего брата.

Они вместе сели в поезд, — Черняк тоже ехал домой.

Сидели они на скамьях друг против друга и больше об этом не говорили. Черняк рассказывал о том, что произошло в селе. Сказал, что провели раздел земли, но Михай Бако не попал в список, потому что отсутствовал. Колеса стучали; Бако молчал, глядел на окна, как и чем засеяны поля. Из черной табачной пыли он скрутил сигарету и закурил. Ни о чем не расспрашивал. «Не попал!..» Бако задумался над этим. Он и представить себе не мог, как попал бы в список, даже если бы находился дома. Ведь люди, у которых есть земля, — словно из другого теста. Есть она у Иштвана Часара, у Яноша Деака, но ни у одного из Бако земли никогда не бывало.