Избранное - [126]

— Уж десять пузырьков приняла. Дорого, сил нет. Все на лекарства пошло. Нынче вот и заказывать не стали, ждем, что будет со страдалицей. Может, уже и не нужно ей, страдалице.

Второй этаж, 12. Дама кротко спрашивает Черноусого мужчину:

— А… скажите, милый, что вы обычно дарите женщинам?

Черноусый мужчина смущенно улыбается. И на мгновение приходит мысль — не ему даже, а маленькому неандертальчику, обитающему в глубине его души, — что схватить бы Даму за шею и сдавить…

— Знаете, вы уж не сердитесь, но я не хочу взаимных разочарований.

Черноусый мужчина смущенно улыбается. Но берет себя в руки и мужественно заявляет:

— Уж не беспокойтесь, Нушика, вы будете довольны.

Дама кокетливо хохочет:

— Что-то очень неопределенная сумма.

— Скажем, двадцать.

— Вам не кажется, милый, что этого мало?

— Мм…мм…мм… в настоящий момент наличными имею столько.

Дама молчит. Черноусый мужчина будто приготовился передумать:

— Ну?

— Если обещаете возместить в другой раз, тогда пожалуй.

Второй этаж, четырнадцатый и девятнадцатый нумера. Двойной выход с лестничной площадки. Хозяин доходного дома. Барышня играет на фортепьянах. Ворочается в гробу давно умерший композитор. «Изумительно!» — вздыхает Альфред, сын хозяина другого дома. Три дома да два дома — это пять домов. Хозяин дома беседует в кабинете с доктором — адвокатом и попечителем упомянутых трех домов.

— Чудовищно! — хрипит хозяин дома. — Уже десятое, а кое-кто умудрился еще не заплатить. Одна квартира и вовсе пустует. Да хоть бы целый год пустовала, за гроши не сдам. Бесплатно все жить хотят. Им лишь бы франтить да брюхо набивать, а хозяин съезжай с собственного места, иди улицу подметать! Вообразить только, дом, цена которому четыреста тысяч пенгё, еле приносит двадцать восемь тысяч годового доходу, — это всего-навсего семь процентов. Не сегодня-завтра скатимся и до шести.

— Непременно будет улучшение. Я жду улучшения.

— Само собой. Жилищные цены не могут оставаться такими. И скажите, милый доктор, вы информированы? Будет ремонтный займ или не будет? Не за собственные же деньги нам дома в порядок приводить, они же — национальное достояние, государство заинтересовано, чтобы оно было в хорошем виде.

Горничная протирает окна столовой, выходящие на улицу. Окно открыто, она стоит босиком на краю карниза и драит верхнее стекло.

— Так, вот так, да повыше! Повыше, милашка, не жалейте своих нежных ручек, не отвалятся, — дирижирует госпожа хозяйка доходного дома.

Второй этаж, 10. «То-то, соседушка, так оно повелось, — не словам счет, а денежкам».

Первый этаж, 9. Комната в одно окошко да кухня. Здесь сдаются кровати. Старухе уже шестьдесят. Берется и за стирку и за глаженье белья. На лице мильон морщин, страдает склерозом, бывают головокружения, иной раз и падает, иногда даже очень больно. Тогда за ней ухаживают ее постояльцы — в основном это женщины. Один квартирант, мужчина за пятьдесят, просил ее руки. Но получил отказ. Эту историю рассказывает сама старуха; она не говорит, чтобы мужчина тот ей был несимпатичен, а все-таки она за него не пойдет, потому что бог знает, чего он захочет. С мужчины это станется.

По галерее третьего этажа носятся дети. За двумя девочками гонится мальчишка. Они весело и заливисто смеются. Дворничиха выходит во двор и кричит, задрав голову:

— Чего опять затеяли? чего разорались? А ну марш по домам!

На третьем этаже под номером двадцать девять мужчина поворачивается на диване, охает, вздыхает, ругается:

— А чтоб им пусто было, этой мелюзге, четверти часа вздремнуть не дают!

Распахивается дверь, мать вылетает, ловит свою дочку, тащит в квартиру. По дороге бьет, девочка плачет.

Второй этаж, 12. Черноусый мужчина завязывает перед зеркалом галстук. Он мрачен и безмолвен. Дама мурлыкает песенку. Прячет деньги в ридикюль, ридикюль прячет в шкаф и поворачивает в замке ключ. Черноусый мужчина видит все это в зеркале. В голове мелькают обрывки мыслей: прыгнуть бы, взломать дверь шкафа, вырвать ридикюль, забрать свои деньги и… и лучше разорвать… но галстук тем временем завязан, завязан красиво, он очень идет к рубашке и к костюму, — и мужчина уже примирился с судьбой. Дама поглядывает на мужчину чуть ли не с презрением, но не отдает себе в этом отчета, а главное — если бы кто-нибудь это заметил, она бы с негодованием протестовала… Напыщенные жирные буквы газеты видны теперь до конца. Итак, низшая точка нами пройдена. Правительство осознает свой долг и сумеет противостоять угрозе русского демпинга.

Первый этаж, 8. Потрепанный, неухоженный мужчина сидит в ветхом кресле, на голове у него радионаушники. Кастратный тенор вдохновенно, убежденно объемлет руладами город, всю страну, Европу: Десять пенгё двадцать филлеров — вот мой доход. На него пастушок проживет. «На него-о-о-о паа-стушооок про-живе-е-е-ет», — потрепанный мужчина впадает в задумчивость, — просто так, почти бессознательно. Может быть, человек этот с красивым голосом прав, слова его так неподдельны.

Первый этаж, 6. Две комнаты. Одна сдана. Хозяйка уехала к сестре в Буду. Жилец открывает отмычкой шкаф, достает из-под сложенных на полке салфеток две бумажки по двадцать пенгё и на их место кладет две по десять. Он истово убежден, что хозяйка либо решит, что тронулась умом, если думала, что в шкафу лежат двадцатипенгёвые бумажки, либо обвинит нечистого в том, что он обратил их в десятипенгёвые.