Избранное - [45]

— Смейся, смейся, — устало возразил рыжий. — Ты все равно не прав.

— Это что, линия? — прокурор обернулся ко мне, словно призывая меня в свидетели. — Непреклонная линия. Он думает, что жизнь — прямая линия. Прямая как стрела!

— Что ж, это достойно уважения! — ответил я.

Прокурор, видимо, был разочарован.

— Я не говорю, что это недостойно уважения. Но в этом есть что-то школярское, неприменимое к жизни.

— А может, все-таки ему-то и удастся применить, — сказал я. — Хотя это и доставляет много неприятностей, правда ведь?

— Еще бы, — победоносно воскликнул рыжий. — Именно так! Кучу неприятностей!

— Вот-вот! — сказал прокурор. — Только не рассыпься от радости.

Он потянулся к догорающему костру, сгреб палочкой золу и последние угольки в сторону и низко склонился над листьями с завернутой в них форелью.

— Запах-то какой! — с аппетитом вздохнул он и обратился ко мне: — Сейчас будет готово. Не найдется ли у нас какой-нибудь посудины?

Я принес котелок. Отдуваясь и потея, прокурор выбрал рыбу из костра, потом, переложив ее в котелок, перевел дух. Сходив к мотоциклу, он вернулся с небольшой плоской бутылкой можжевеловой водки.

— Аперитив! — сказал он, протягивая мне бутылку.

Я выпил.

— А ты не будешь, что ли? — насмешливо спросил он рыжего.

— Нет, не буду.

— Нынешние монахи не пьют, — хихикнул прокурор. — Таких высоконравственных монахов во всей истории не было. Для них и акриды пустынника — безнравственная роскошь.

— Смейся, смейся!

— Даже и это запрещено? — прокурор, весело прищурившись, поглядел на рыжего. — И смех подозрителен, а? Тот, кто смеется, несерьезно относится к великим задачам наших дней! Смирно! Стройся! Принять серьезный вид, соответствующий задачам!

Рыжий обозлился.

— Ну, уж это ты загнул… Это уж явная ложь! Сам выдумываешь нелепости, а потом валишь на меня. Да как ты можешь? Это же… непристойно!

— Ха-ха-ха! — от души расхохотался прокурор. — Непристойно, ха-ха-ха! Это кривое зеркало, художественная гипербола. Так, товарищ писатель?

— Приблизительно так.

— Не понимаю, — огрызнулся рыжий.

Прокурор посерьезнел.

— Вот это правда, — сказал он. — Шуток ты не понимаешь. И это очень плохо, тебе недостает настоящего размаха. Это все равно, что быть инвалидом.

— Я вовсе не чувствую себя инвалидом.

— А это еще хуже, братец. Значит, ты не понимаешь, что тебе чего-то не хватает. Тем хуже для тебя.

— Иди ты к черту! — выругался рыжий. — Вместе с твоими разговорами!

— Эх, — воскликнул прокурор, безнадежно махнув рукой. — Действительно, разговор разговором, а еда едой. Давайте-ка лучше займемся форелью.

Я принес из палатки хлеб и соль. Форель оказалась мягкая, пахла водой и дымом. Прокурор угостил рыжего.

— Тебе, конечно, можно? Рыба — еда постная.

Рыжий колебался. Наконец, все также упрямо нахмурившись, взял рыбу.

Прокурор ел медленно, смакуя каждый кусок.

— Прелесть, ну и прелесть, — твердил он, причмокивая. — По-другому и не скажешь: прелесть, на свете нет ничего лучше. Нравится, товарищ пустынник?

— Хороша, — серьезно ответил рыжий.

— Слава богу, — сказал прокурор. — Первый шаг сделали. Оборона прорвана. Атака продолжается.

Рыжий пробормотал что-то себе под нос. Прокурор стих, занявшись форелью. Покончив с едой, он развалился на одеяле — отдохнуть. Но и отдыхал он радостно, с наслаждением, вернее, со смаком. Я сдул золу с углей и поставил на них чайник.

Мы сидели молча. В темной долине стояла тишина. Слабый ветерок нес с юга тепло и сырость. Чуть шелестел осинник. Мы с трудом различали друг друга, но, пожалуй, все трое ощущали умиротворение, которым дышала природа. Молчали мы долго. Наконец прокурор заговорил:

— Ох и трудно понять другого человека. Вылезти на минуту из своей шкуры. А если не сумеешь сделать это, никогда ничего не поймешь. Был со мной такой случай, возможно, даже забавный, но все же, по-моему, весьма поучительный. Одна девушка, по имени… ну, хотя бы Юля, ступила на скользкий путь. Девушка из порядочной рабочей семьи, но, к несчастью, слишком красивая, а главное — она об этом знала. Понимаете, она была исключительно хороша, среди подруг выделялась, как драгоценный камень. Что может ожидать такую девушку в маленьком городке? Такую красавицу трудно представить за работой, да еще физической, поэтому никому из нас и в голову не приходило предложить ей физический труд. Она окончила начальную школу и без дела слонялась по городу. Честолюбия у нее не было ни на грош. Но когда Юля поняла из чужих разговоров, что красива, она стала следить за собой, стала уделять своей внешности слишком много внимания и слишком рано убедилась, что красота — это капитал. Сперва она — как бы лучше выразиться? — заигрывала с этой мыслью, тайком, про себя, наслаждалась сознанием своей женской силы и тем чувством уверенности, которое ей давала красота, ее капитал. Но девушку окружали соблазны, а у нее не было никого и ничего, что бы помогло устоять перед ними. Все за ней ухаживали, все ее баловали — ведь она была так хороша, так очаровательна! Словом, дело кончилось, как и следовало ожидать, тем, что она начала путаться с мужчинами. Сперва невинно кокетничала, дело далеко не заходило, она как бы испытывала свою власть, а когда убедилась в своей силе, стала ею наслаждаться. Начала «гулять», как у нас говорят. Мать гордилась своей Юленькой, самой красивой девушкой, «королевой» нашего городка. А отец, человек хороший, но воспитанный по старинке, услыхав о ее похождениях, дал ей пару затрещин, считая, что на том все и кончится. Но она уже увязла, ее пьянила радость власти над мужскими сердцами. Вначале она просто рада была повеселиться. Потом уже и привыкла сидеть в кафе, в ресторанах, пить вино, черный кофе, курить сигареты… И кроме того, она любила красивые вещи, а они стоят денег. Словом, «гулянье» сделалось ее профессией. В нашем тихом, всеми забытом уголке, с тех пор как там строятся фабрики, дороги, жилые кварталы, стало вдруг шумно и людно. То и дело приезжают и уезжают какие-то люди. Строители — птицы перелетные, да и шоферы им сродни. Словом, возникли, как некоторые любят говорить, объективные предпосылки. Между прочим, то, что произошло с Юлей и что порождено условиями городской жизни, объяснялось отчасти и субъективными причинами. Дело дошло до того, что она обокрала пьяного — взяла всю зарплату. Тот смолчал, но откуда-то с запада прикатила его жена (худая слава, как говорится, далеко бежит), прикатила с четырьмя детьми и принялась наводить порядок. Так дело попало к нам. И знаете, мы пожалели Юлю, мы все ее жалели. Была она как ангелочек — светлые волосы, голубые глазки и взгляд чистый, невинный, точно она не понимала своего проступка. А может быть, и впрямь не понимала? Мы хотели ее спасти, всячески убеждали, пытались проникнуть в ее душу. Вот я и хочу сказать, как трудно это сделать. Я ее спрашиваю: «Юля, ну скажи, как ты до этого дошла? Я хорошо знаю твоего отца и твою мать, родители у тебя порядочные люди». Думал, она хоть немножко растрогается, если ей напомнить о родителях, а она глядит на меня невинными, голубыми, как незабудки, глазами, глядит и хоть бы моргнула, глядит в упор, так что мне даже неловко стало. «Хотела прославиться», — отвечает. Вид у меня, должно быть, был довольно-таки глупый, боюсь, что я даже рот забыл закрыть от изумления… Чай готов?