Избранное - [183]

Теперь матери приходилось уже денно и нощно сидеть рядом с отцом. Днем она обычно держала раскрытую книгу перед его лицом, переворачивая страницу за страницей. Сам отец держать книгу не мог — уставал. Он горестно вздыхал: «Чувствую, как все постепенно костенеет». Когда отец поднимал дрожащую руку вверх, его пальцы с трудом брали протянутые вещи. Подержав их недолго, он чувствовал, что тяжело, и выпускал вещь из рук.

В то время мой младший брат жил в семье бабушки (по материнской линии), а Бао Чжу ухаживала за ним. Я же каждый день ходил в начальную школу, которая располагалась в соседнем доме. В три часа дня заканчивались мои занятия. Я возвращался домой, а потом по настоянию матери сидел у кровати отца, держа раскрытую книгу, чтобы ему было удобно ее читать. Мать же спускалась вниз и стирала отцовскую одежду, так как он испражнялся прямо в кровати, и одежду приходилось ежедневно менять.

Однажды, когда я держал отцу книгу, он вдруг сказал: «Не хочу больше». И, помедлив, добавил: «Дай-ка нож». Это был стальной нож для очистки и резки фруктов, прямоугольной формы, длиной в полчи и шириной в полтора цуня с деревянной ручкой. Я подал отцу нож и спросил: «Для чего он тебе?» «Ногти стали слишком длинными, — ответил отец, — обрежу их». Я очень удивился: как можно ножом подстричь ногти? Но нож все-таки передал отцу. Он взял его в руки, пристально посмотрел на него… наконец, отложив в сторону, попросил меня забрать. Отец больше не стал читать, а послал меня к матери, посмотреть, выстирала ли она одежду. Я спустился во двор и сказал матери, уже закончившей стирку: «Папа хочет подстричь ногти».

Мать отправилась наверх. Потом и я поднялся в комнату к отцу: она сидела на краю кровати, опустив лицо, с красными глазами, будто плакала. Вечером, дождавшись, пока отец уснул, мать сказала мне, что он просил нож, чтобы покончить с жизнью. Оказывается, мать, услышав, что отец хочет постричь ногти, вошла в комнату и стала постригать их, тогда он и поведал ей, что только что хотел лишить себя жизни. «Видно, встать уже не придется, — сказал отец, — если так будет тянуться долгие месяцы и годы, не сможет ли это утомить тебя?» Он сам день ото дня терял терпение, во всем ему приходилось просить помощи у других, и отцу это трудно было вынести. Как-то он сказал матери, что хотя пока в деньгах нет недостатка, однако он уверен, что его болезнь неизлечима, и каждый день придется расходовать немало на его пропитание, разве это не будет пустой тратой? Уж лучше экономить, оставить ей и нам. Отец добавил, что воспитать из двух сыновей взрослых людей матери вполне по силам, были бы только деньги, а с остальным она прекрасно сможет справиться без него. В этом и заключались основные причины, из-за которых отец хотел пойти на самоубийство. Мать, конечно, считала, что это не может служить основанием для того, чтобы лишать себя жизни. Она полагала, что есть надежда на благоприятный исход болезни. «Но даже если болезнь и неизлечима, пусть бы только не смерть, — разве стоит бояться паралича?» — убеждала она. Домашние были очень озабочены тем, чтобы отец ни в коем случае не чувствовал одиночества, не испытывал неудобств, и он, кроме того, что не мог самостоятельно двигаться, уже, кажется, не ощущал никаких мук. Почему же ему «надоело жить»?

Как потом сказала мать, отец поклялся больше не предпринимать попыток самоубийства. Но она не могла удовлетвориться только его обещанием и строго-настрого приказала мне впредь хорошенько прятать ножи и ножницы и тем более ни в коем случае не давать их отцу.

В эти полгода бабушка (по матери) каждую неделю присылала Асю с продуктами. Девушка забирала нас с братом к бабушке, у которой мы обедали, а потом весело проводили время в обществе Асю, затем уже вдвоем возвращались домой. Однажды, когда она, как обычно, пришла к нам, мать не отпустила меня. Отец, знавший намерения матери, сказал, улыбаясь: «Отпусти его, я же дал слово и буду верен ему».

К вечеру Асю, я и брат возвратились домой. Девушка передала матери сверток с одеждой. Когда мать раскрыла сверток, там оказалась новая одежда для меня и для нее — зимняя и летняя. Асю сказала, что ее сделала Бао Чжу. Думаю, мать сама не смогла бы заниматься этим, и позже уже почти вся наша одежда была сделана Бао Чжу, которая даже просила ее снять мерку с отца. Тогда же мать прежде всего написала ответную записку Бао Чжу и тихонько передала ее с Асю.

Через день бабушка привела с собой обеих девушек. Бабушка с порога набросилась на мать: «Ты говоришь, что до поры до времени надо скрывать правду от мужа. А я вот хочу внести полную ясность». Отец тогда не мог понять, в чем дело. Бабушка продолжала: «Нехорошо скрывать от больного, что к нему собираются пригласить врача». Услышав это, отец подумал некоторое время, а потом спросил: «Можно ли найти еще какого-нибудь даосского монаха, могущего врачевать?» «Не даосского монаха, а „заморского черта“», — ответила бабушка. И подробно все рассказала отцу. Оказывается, мать, прослышав, что в городе Наньсюнь (примерно в 20—30 ли от Учжэня) находится иностранная клиника, где принимают японские врачи, загодя просила бабушку поподробнее узнать о ней. Бабушка послала туда отца Асю — дядюшку Лу, который выяснил, что врачи этой клиники, оказывается, могут даже выезжать по месту жительства за плату 10 юаней в день плюс дополнительные расходы на питание в размере 5 юаней и оплату лекарства. Итак, три дня пути до нашего города и обратно обходились нам примерно в 50 юаней.