Избранное - [52]

Вечером, когда дети уснули, он позвал жену в холл и сделал как раз то, чего Колев советовал ему не делать: рассказал ей все. Когда кончил, посмотрел на нее и испугался.

Он увидел ее такой, какой она стала уже давно: исхудавшая, под глазами темные круги, глаза смотрят в пространство равнодушно, даже тупо. Она сидела, свесив одну руку вдоль тела, бессильно положив другую на колени.

Когда молчание стало невыносимым, Милена сказала, не глядя на него:

— Понимаю, ты любишь другую женщину. Ты хорошо сделал, что мне сказал…

Она подняла на него глаза, и губы ее задрожали:

— Не надо было заводить детей, не надо было!..

Ночью он слышал, как она рыдает, натянув одеяло на голову. И снова он видел единственный выход: «камень на шею».

8

После этой ночи дом Стойковых стал похож на гробницу, в которой каждый по-своему оплакивал мертвое прошлое. Милена, переставшая следить за собой, часто непричесанная, бродила как тень по комнатам или, сжавшись в комок на своей кровати, часами сидела, не шевелясь. Выходила только в магазин за продуктами и избегала знакомых. Находила поводы, чтобы не приглашать гостей по субботам. Вечером встречала мужа одним и тем же молчаливым вопросом в глазах, но он не заговаривал о том, что владело мыслями их обоих: придавленный собственной нерешительностью, он тоже молчал. Гнетущая тишина завладела домом. Даже дети притихли, чувствуя надвигающуюся беду.

Светозар Стойков утратил остатки своего душевного равновесия. Чувство справедливости не позволяло ему смотреть на вещи только с одной стороны и закрыть глаза на то, из-за чего он колебался. Он мучался и за себя и за всех. Иногда даже за Сотирова, этого флегматичного добряка, которому он тоже причинял зло. Но разве случившееся можно было поправить? В мыслях, терзавших его мозг днем и ночью, он метался от одного решения к другому, то надеясь на что-то, то впадая в отчаяние.

Теперь он встречался с Евгенией реже. И радость от этих коротких встреч была неполной. Его любовь мало-помалу превращалась в постоянную тупую боль в сердце, и он не мог скрыть этого от любимой. Однажды, когда она спросила его, почему он так мрачен, он сказал:

— Я думаю о детях. Я боюсь за Милену… Все стараюсь представить себе, как они будут жить без меня. И как я буду жить без них…

Ее рука крепко сжала его руку.

— Меня это тоже мучает, — промолвила она тихо. — Милый, может быть, не надо думать о будущем? В конце концов пусть мы никогда не будем вместе… Но пока мы любим друг друга, пусть все между нами будет красивым и чистым, не будем отравлять то, что есть, насилием над собой.

— Прекрасное пожелание, — страдальчески усмехнулся Светозар.

— Я ужасно боюсь потерять тебя во второй раз. Видишь, какая я жалкая? Для меня вопрос решен — я уйду от Петра. Но твое положение сложнее. Не надо насиловать себя, милый. Если ты не можешь этого сделать — не делай. Было бы ужасно, если бы потом в твое сердце закралось сожаление. Мне не много нужно — достаточно знать, что ты меня любишь, и видеть тебя иногда.

— Увы, мне этого недостаточно, — ответил он, глядя на нее испытующе. — Вот в чем разница между нами… Я хочу у тебя спросить кое-что: ты выйдешь за меня замуж, если я буду свободен?

— Да. Все будет так, как ты захочешь.

Она изменила своей прежней философии или, по крайней мере, так сейчас казалось. Ее смиренный ответ, такой неожиданный, совсем и не в ее характере, сделал Светозара счастливым. Он был уверен, что уже знает, как поступить.

Через час, когда он отправился домой, он был исполнен решимости покончить с колебаниями и немедля объясниться с Миленой. Что тут в конце концов такого страшного? Разве их случай — первый и единственный? И не смотрит ли он чересчур трагично на обычную житейскую историю? Они должны расстаться как друзья, как разумные люди, понявшие, что это необходимо, — во всяком случае, так будет честнее, чем притворяться, будто ничего не случилось. Дети? А как бы они жили в разрушенной семье? Через несколько лет они вырастут, у каждого будет своя жизнь. Он останется для них только добрым папой, который дает хлеб и одежду, а Милена будет получать крохи от их внимания, устремленного к раскрывающемуся перед ними миру. Неужели этого достаточно, чтобы человек жил, не чувствуя себя одиноким и несчастным?

Дома дочурка едва дождалась, когда он сядет, и тут же вскарабкалась к нему на колено. Обхватила руками его шею и попросила нарисовать ей большую и красивую кошку. Он вгляделся в ее чистые голубые глазки, которые смотрели на него с восхищением и бесконечным доверием, и снова почувствовал, как тяжел камень у него на душе. Сын, который всегда немного ревновал его к сестренке, немедля завладел другим коленом и сказал повелительно:

— Папа, повези нас в Варну. Все Бургас да Бургас… нам уже надоело. Там нет ничего интересного, и песок черный-пречерный… В прошлом году ты мне обещал, слышишь?

— Хорошо, хорошо, мой мальчик.

В тот вечер он ничего не сказал Милене.

Откладывал решительный разговор и в следующие дни. Милена, казалось, оправилась от первого удара. Она была внимательна к нему, предупредительна, бесконечно терпелива. Заботилась о его удобствах, как будто ничего не случилось. Пыталась шутить, смеяться. Светозар понимал, что она старается скрыть свою тревогу, приблизить его к себе, и это еще сильнее его расстраивало. Понимал он и другое — у него недостанет сил предложить ей развод. Не должен ли он в конце концов отказаться от счастья ради этих трех существ?