Избранное - [178]

Амалии этого никогда не понять: как можно плакать из-за какой-то там пословицы? Подумаешь, набор слов, употребляемых по любому поводу, какой в них толк? Сама она, во всяком случае, плакала не больше трех-четырех раз за всю жизнь: в тот давний день, когда ей не купили конструктор, «потому что она девочка», потом — когда ее бросил Люк: ей было восемнадцать лет, и еще — когда патрон отменил в последний момент поездку в Катманду, куда она должна была лететь от газеты. В остальном же ей случалось плакать, только когда она чистила лук.

Ба Салем возвращался с праздника незадолго до рассвета и чувствовал себя очень усталым. Разговаривал тихо. Жена его уже была на ногах, собираясь идти в сад вместе с ребятишками. Для пущей важности она ворчала на него. Он говорил только: «Творец печется о своих созданиях, не забудь полить подсолнухи», затем растягивался прямо на песке, в самом дальнем углу дома, и сразу же засыпал.

Но вот однажды, вернувшись из сада, жена Ба Салема стала кашлять кровью. Он сказал: «Ты вспотела и выпила холодного». На другой день спозаранку она отправилась в сад вместе с Ба Салемом. Глаза ее блестели на темном лице, и она все время покашливала. Когда солнце поднялось высоко, она опять начала кашлять кровью. «Рана снова открылась, — сказал Ба Салем. — Когда вернемся домой, свари себе отвар из тмина».

Отвар не помог. К вечеру у Уды начался сильный жар. Старший из ребятишек сказал: «Надо отвести ее в больницу». Она сначала отказалась: «Не хочу умирать в больнице, хочу умереть дома», но кашель все не унимался, а кровь становилась обильнее и гуще, и она согласилась пойти в большое строение, расположенное по другую сторону дороги, как раз напротив кладбища Сиди Османа.

Ба Салем перестал ходить по ахеллилям. Утром он отправлялся в сад вместе с ребятишками, а вечером шел с ними в больницу. Они приносили финики, сухарики, квашеное молоко.

Однажды санитарка сказала им:

— Она страдает от недоедания.

— Что это значит? — спросил Ба Салем.

— Недостаточно ест.

— Едим мы как все.

— То-то и оно, — сказала санитарка.

Старший сын спросил:

— Она выздоровеет?

— Теперь все выздоравливают, от туберкулеза больше не умирают. Только твоя мать старая, она сама истощена, да еще должна кормить ребенка, которого носит. Как только родится ребенок, мы будем ее лечить.

Ждать оставалось недолго: Уда была на восьмом месяце. Теперь она ела досыта, но каждый вечер у нее начинался жар. Санитарка сказала Ба Салему, что ему вовсе не обязательно приходить в больницу каждый день, да еще со всем выводком ребятишек: он мешает работать, к тому же для посещений отведены специальные дни. Ба Салем стал навещать Уду только два раза в неделю, а остальные дни посылал кого-нибудь из ребятишек справиться о здоровье матери, ибо, как говорится в пословице: «Никогда не противься воле властей и святых».

Но, несмотря на уход и хорошую пищу, Уде лучше не становилось. Когда начались первые схватки, она так ослабела, что у нее даже не было сил кричать. Схватки длились весь день, всю ночь и на следующее утро. Доктор вызвал Ба Салема и сказал ему, что придется делать кесарево сечение.

— Но она уже родила шестерых.

— Это ничего не значит. В том, что ребенок выживет, уверенности нет.

— А мать?

— Мы сделаем все возможное, остальное в руках аллаха.

Доктор взглянул на Ба Салема, и Ба Салем понял, что Уда должна умереть.

— Сегодня нет посещений, но нельзя ли мне повидаться с ней?

— Конечно, — ответил доктор.

Ба Салем отослал Бубекера, старшего своего сына, которого он брал в переводчики (доктор не говорил ни по-берберски, ни по-арабски), и пошел к Уде. Та, вцепившись зубами в край простыни, крикнула:

— Ступай… Уходи отсюда!

— Я один, — сказал Ба Салем, — со мной нет ребятишек.

— Тогда подойди, — сказала она.

Он неуверенно подошел к белой кровати, которую всегда боялся испачкать: ведь у него и сандалеты-то были из автопокрышек.

— Когда я умру…

Он хотел что-то сказать. Резким движением высохших пальцев Уда остановила его.

— Когда я умру, не бери себе чересчур молодую женщину. Она не сумеет управиться с ребятишками.

Он смотрел то на свои сандалеты, то на искаженное болью лицо жены.

— Возьми женщину крепкую, чтобы она могла работать в саду. У тебя самого нет времени: то ахеллили, то подсолнухи.

Тогда Ба Салем сжал руку Уды в своей.

— Ты лучше меня знаешь женщин в нашем селении, скажи, кого мне взять.

Губы Уды свело судорогой, она отвернулась к стене, засунув в рот край простыни, потом боль отпустила ее.

— Возьми женщину крепкую и не слишком молодую. Такую, чтобы не очень увлекалась ахеллилями, а то, если вы оба…

Ба Салем гладил огрубелую руку, на которой четко проступали все жилки.

— А как ты думаешь, твоя сестра Мерием…

— Женщина, которая не любит ахеллилей.

На крик Уды явились доктор с санитаркой и попросили Ба Салема уйти.

Она умерла на рассвете, так и не разродившись, ее похоронили на большом кладбище Сиди Османа, у входа в старинный город. Провожающим надо было только улицу перейти. Через день Ба Салем взял мотыгу, корзинку, кусок сухой лепешки и вместе с ребятишками пошел в сад поливать овощи, иначе они погибли бы.