Избранное - [154]

— Вот уже неделя, как мы ночуем в мавританской бане.

— Это недорого, но хозяин требует денег.

Мурад окончательно пришел в себя.

— Вот двести динаров на визу и на гостиницу… а вот ключи от моей квартиры и адрес. Целый месяц вы можете жить у меня. Я отправляюсь в Сахару. Если вы уедете без меня, оставите ключи в почтовом ящике.

— Видите ли… — начал Принц.

— Это все, что я могу для вас сделать. Я не располагаю ни оружием, ни поддельными документами, ни достаточным количеством денег.

— Я об этих двухстах динарах. Если мы не найдем работу, мы не сможем вернуть их вам.

— Вернете, когда Квебек получит независимость.

— Вы к нам приедете?

— Если вы меня пригласите.

— Конечно, пригласим. Вы когда-нибудь пробовали кленовый сок?

— Никогда!

— Приезжайте на рождество. В это время Квебек — фён.

— Спасибо, — сказал Мурад.

— Мы ждем вас, — сказал Принц.

Когда канадцы ушли, было уже поздно. Вскоре после них вышел Мурад. То был момент, когда недолгая горячка овладевает на короткое время улицей Бен Мхиди, прежде чем она так же внезапно опустеет. Принц и Лонгваль бежали друг за другом. Две встречные волны людского потока вылились на проезжую часть улицы. Наверняка среди этих людей есть и такие, кто каждый четверг платит динар за удовольствие приобщиться к волшебным сказкам «Альже-Революсьон». Но среди них не найдется ни одного человека, который, хоть немного пожалев юношей, поднялся бы на ступени Главного почтамта и крикнул им: «Остановитесь! Куда вы… Да очнитесь же, наконец! Бросьте вы эти волшебные сказки в сточную канаву и уезжайте! Не дожидайтесь ответа из Гаваны — все равно не дождетесь!»

Мурад подумал: не следовало мне говорить с канадцами до того, как будет готова статья. Что бы я теперь ни написал, на всем будет отпечаток ледяного припая.

В Баб эль-Уэде он расположился за плетеным столиком. С балкона видны были низкие домики. Чуть подальше — взъерошенный шелк моря. Жидкая похлебка, страница, посвященная вопросам культуры, Гим — все это не столь важно. Главное — иметь возможность бродить в свои двадцать лет на просторе, где-нибудь в березовой роще, вставать на рассвете, занимающемся над миром, и говорить себе: нет, впереди у меня — не смерть.

Вот о чем хотелось бы написать Мураду для читателей своей газеты, но простор, осененный канадскими кленами, — на это читателям его газеты было решительно наплевать. Им хотелось узнать что-нибудь о своих собственных рассветах, занимающихся над зарослями кактусов или над полями альфы — алжирского ковыля. Поди объясни им, что это одно и то же, что между ними и полярными льдами… «Я так давно тебя люблю»… ну и что?

На самом верху чистого листа бумаги Мурад написал: «Ответ из Гаваны». Потом зачеркнул. Это скорее годилось для международного комментария или какого-нибудь сенсационного сообщения. И в том, и в другом случае читатель будет разочарован. Сироп с миндальным молоком? Легко сказать. Вот когда требуется что-нибудь взамен, тут-то и начинается самое смешное.

На фоне темного неба слабо мерцали огни гавани. Волны нашептывали о лете, о пляжах и морском просторе. Ледяным тюрьмам, медленному увязанию в горячих песках море служило контрапунктом, противовесом, олицетворяя собой непрерывное движение, сулящее избавление. Мурад прислушивался: сначала глухой удар, потом более звонкий плеск воды, когда она убегает по камням. Внезапно шум моря привел механизм в действие. Сделать что-то до того, как наступит смерть.

Мурад снова взялся за лист бумаги. Под зачеркнутой строчкой «Ответ из Гаваны» он написал: «Переход через пустыню». Звучит неопределенно и потому внушает доверие. Тем более что никто, кроме Мурада, не услышит за этими словами голос Принца: «Такая огромная ледяная пустыня, нам пришлось пересечь ее…» А у нас — пески, ну и что? Тридцать градусов ниже нуля или плюс сорок четыре в тени, какая разница? Когда Мурад кончил писать, солнце уже давно встало. Он едва успевал отнести статью в типографию: пора было ехать на аэродром встречать Амалию.

Уходя из редакции, Камель чувствовал себя усталым.

— Гидра или Баб эль-Уэд? — спросил шофер.

Камель провел рукой по лбу.

— А? Да… Гидра.

Гидра — это означало Кристина и дети. Баб эль-Уэд — Зинеб, которую Камель взял в жены недавно без ведома Кристины. С Кристиной они поженились во время войны, в Лионе. В Алжир они вернулись в первые дни независимости.

Кристина была в восторге. Бесконечный праздник. Такое солнце способно расплавить все путы протестантского воспитания Кристины. Празднество заполонило улицы Алжира и длилось несколько недель, потом потекли тусклые дни. Кристина знала, что они придут: праздник не может длиться вечно, надо начинать жить. Предстояло все привести в порядок или заново изобретать в этой стране, только что пережившей такую страшную бурю. За эти годы алжирцы разучились радоваться, их одолевали заботы. Все мускулы у них были напряжены, нервы взвинчены.

В течение нескольких недель Кристина держалась с честью. Но постепенно защитная стена, воздвигнутая ею при помощи тех или иных доводов, рушилась. Нападкам не было конца, и предугадать их было невозможно. Слова, жесты, недомолвки в этой стране — все для нее было неожиданностью, и сама она постоянно служила для всех мишенью. В конце концов Кристина стала ощущать, как в ней поднимается глухая ненависть, не оставлявшая места сомнениям и тем более непреодолимая, что она всеми силами безуспешно пыталась подавить ее. И порою прилив ее достигал, по словам Кристины, критической точки. Тогда она покупала билет на самолет в Лион, оставляя детей на Камеля. И каждый раз повторялась одна и та же сцена: