Избранное - [30]

— Что знаешь ты об этой дверце?

У Хумама затряслись поджилки. Потрясенный проницательностью деда, он, заикаясь, ответил:

— Я знаю, что она положила начало нашим несчастьям.

— А что ты думал о своем деде, слушая эту историю? Юноша открыл рот, но дед перебил его:

— Говори только правду!

Резкий тон испугал Хумама, и он постарался говорить как можно искренней:

— Поступок отца показался мне большой ошибкой, а кара, которая его постигла, чрезмерно суровой.

— Ну что ж, — улыбнулся Габалауи, — ты довольно правдиво описал свои чувства. Я ненавижу ложь и обман и изгоняю из своего дома всякого, кто замарает себя ложью.

Глаза Хумама наполнились слезами, а дед проговорил:

— Ты показался мне неиспорченным, чистым юношей. Поэтому я и позвал тебя.

— Спасибо, господин, — глотая слезы, прошептал Хумам.

— Я решил, — спокойно продолжал Габалауи, — тебе единственному из всех дать возможность пожить в Большом доме. Здесь ты женишься и начнешь новую жизнь.

Сердце Хумама, опьяненное радостью, бешено заколотилось. Он ожидал продолжения этой речи, звучавшей для него как сладостная мелодия. Но дед молчал. После некоторого колебания Хумам промолвил:

— Благодарю тебя за твою доброту.

— Ты ее заслужил.

Не решаясь оторвать глаз от узора на ковре и взглянуть на деда, Хумам все же спросил:

— А моя семья?

В тоне Габалауи прозвучал упрек:

— Я ясно выразил свою волю.

— Они тоже заслуживают твоего снисхождения и милости, — умоляюще произнес Хумам.

Тон Габалауи сделался еще более холодным:

— Разве ты не слышал, что я сказал?

И, давая понять, что разговор окончен, дед заключил:

— Иди попрощайся с ними и возвращайся сюда. Хумам поднялся с места, поцеловал руку деда и вышел.

Дядюшка Керим ожидал его за дверью. В полном молчании они тронулись в обратный путь. Выходя из саламлика, Хумам увидел на дорожке сада в полоске света девушку, которая тотчас же скрылась. Однако он успел разглядеть ее грациозную, стройную фигуру и вспомнил слова деда: «Ты будешь жить в этом доме и женишься здесь». Вот на такой девушке! И начнется жизнь, о которой рассказывал отец! Как посмеялась над ним судьба! И каково ему после той, прежней жизни шагать целыми днями, толкая перед собой ручную тележку! Счастливая возможность, что мне открылась, похожа на сон, сон, который снится отцу вот уже двадцать лет. Но как тяжело у меня на сердце!

18.

Хумам вернулся к хижине, где вся семья в нетерпении ожидала его. Мать и братья устремили на вошедшего полные любопытства взгляды, а Адхам, задыхаясь от волнения, спросил:

— Ну что, сынок?

Хумам заметил, что у Кадри перевязан глаз, и подошел к нему узнать, что случилось.

— Твой брат серьезно подрался с этим человеком, — пояснил Адхам, кивая в сторону хижины Идриса.

— И все это из–за несправедливых и жестоких слов, которые были сказаны обо мне в Большом доме, — кипя негодованием, отозвался Кадри.

— Что там происходит? — спросил Хумам, указывая на жилище Идриса.

— Они ищут свою сбежавшую дочь.

— А виноват во всем наш дед, это безжалостное чудовище! — снова вскричал Кадри.

— Говори потише, — умоляюще обратилась к сыну Умейма.

Но Кадри еще больше распалился.

— Чего ты боишься? Ты боишься, что не сбудется твоя мечта о возвращении? Но она и так не сбудется. Можешь мне поверить, ты не покинешь эту лачугу до самой смерти.

— Прекрати вопить, — вскипел Адхам. — Ты сошел с ума, клянусь создателем. Уж не желаешь ли ты последовать за сбежавшей девчонкой?!

— И последую!

— Замолчи! Мне надоели твои глупости. Умейма горестно проговорила:

— Не будет нам житья рядом с Идрисом после того, что произошло.

— Так с чем же ты вернулся? — снова обратился Адхам к Хумаму.

Хумам, голосом, в котором не было и следа радости, отозвался:

— Дед пригласил меня жить в Большом доме.

Адхам ожидал услышать еще что–нибудь, но, не дождавшись продолжения, с отчаянием воскликнул:

— А мы? Что он сказал о нас?

— Ничего, — печально качая головой, сказал Хумам. Смех, которым отозвался на это слово Кадри, напоминал укус скорпиона. Он спросил брата с издевкой:

— Так зачем же ты явился? Действительно, подумал Хумам, зачем я явился? Наверное, лишь затем, что такие, как я, не могут наслаждаться счастьем в одиночку. И грустно промолвил:

— Я много говорил ему о вас.

— Весьма признательны. Но отчего же все–таки он предпочел тебя нам?

— Ты прекрасно знаешь, что я здесь ни при чем.

— Нет сомнения, сынок, вздохнул Адхам, ты лучший из нас.

— А ты, отец, с горячностью воскликнул Кадри, чем хуже ты, всегда вспоминающий своего отца лишь добром, хотя он этого и не заслуживает?!

— Ты ничего не понимаешь, Кадри.

— Да этот человек хуже сына своего, Идриса! Умейма с мольбой схватила Кадри за рукав:

— Ты надрываешь мне сердце, сынок, а себе не оставляешь никакой надежды.

— Надежда только здесь, на пустыре. Поймите вы это наконец и успокойтесь. Перестаньте возлагать надежды на этот проклятый дом. Я не боюсь ни пустыря, ни самого Идриса. На каждый его удар я могу ответить десятью. Плюньте на Большой дом и живите спокойно.

Слова Кадри заставили Адхама задуматься. Разве может жизнь вечно оставаться такой? И почему, о отец, ты пробудил в наших душах стремление к тебе прежде, чем согласился простить нас? Что может смягчить твое сердце, если даже все эти долгие годы его не смягчили? Что пользы надеяться, если все перенесенные страдания не оправдали нас в глазах того, которого мы все любим, и не снискали нам его милости? Вслух же он сказал: