Избранное - [9]

В таких размышлениях Ниссо поднимается и медленно бредет к дому. Входит в дом. Голубые Рога спит, Меджид и Зайбо спят тоже. Нет, не надо будить их: раз они спят, значит им хорошо значит они не голодны. И ведь они с вечера наелись патука. Лучше всего подождать до утра. Если Тура-Мо ничего не принесет им — ну, тогда можно будет им дать по кусочку. А вдруг тогда они расскажут тетке, что Ниссо кормила их козлятиной? Конечно, они могут рассказать! Пусть лучше Тура-Мо думает, что кость украла собака соседа, ведь могла же она украсть?… А вдруг, если Ниссо сейчас заснет, собака в самом деле прибежит и съест то, что у нее осталось?

Ниссо раздумывает: куда спрятать мясо? На дворе, под камнями? Но собака может пронюхать, разрыть. Дома? Но вдруг тетка придет, пока Ниссо будет спать. Нет! Лучше совсем не спать, держать добычу в руках, а утром съесть ее всю. Конечно, так лучше!

Ниссо пробирается к корове, садится рядом, приникает к ней, зажимает обглодыш между колен, сидит, старается не заснуть. Но она сыта, и ее клонит ко сну. Через несколько минут она уже спит сидя, склонив голову и ровно, безмятежно дыша.

Утром никто не приходит. Ниссо, проснувшись, испуганно шарит руками вокруг себя. Но мясо лежит тут, и Ниссо съедает его одна.

Утренний туман поднимается над ущельем. Весь Дуоб в оживлении: женщины сегодня уводят скот на Верхнее Пастбище. Но Тура-Мо курит опиум вдвоем с Бондай-Шо. Она в другом мире, смутном, нездешнем. Никто на свете, кроме Ниссо, не вспоминает о ней. И кому есть дело до горя Ниссо? Неподвижно сидит она у входа в свое жилище и глядит на бредущий по селению скот: коровы, козы и овцы, звеня чугунными колокольцами, выплывают из розового тумана и снова скрываются в нем. А Голубые Рога, словно чуя свою беду, протяжно и грустно мычит, высунув голову из-за загородки и блестящими глазами провожая уходящее стадо.

5

Прошло несколько лет, — кажется, пять, может быть, даже больше: прошли они так же, как перед тем проходили многие годы — ничто не менялось в Дуобе. Несколько человек умерло, — их хоронили тихо, не слишком печалясь. Народились новые дети, — никто им не радовался. Все знали: люди здесь подобны камням, — сколько б ни сбрасывать их с полей, сверху навалятся новые; всегда будут люди в селении, и всегда будет им голодно. И дом Тура-Мо ничем не отличается от других домов, — пока живы в нем дети, они растут, как бы ни приходилось им плохо.

Так же, как и раньше, жила Ниссо, так же таскала в кувшине воду и варила похлебку, вела все хозяйство. Только к лохмотьям своего брезентового платья подшила снизу несколько кусков от изодранного джутового мешка, теперь оно доходило ей до колен.

Никто не помогал Ниссо. Достигнув десятилетнего возраста, Меджид мог бы уже многое делать в доме. Но главным его занятием оставалась стрельба из лука камнями.

Этим занятием увлекались все мальчики Дуоба, но Меджид предавался ему с особым увлечением. Он убивал птиц, щебетавших на ветвях тутовника, и ел их, как кошка, сырыми. Он подстерегал девочек, спрятавшись за камнями, и однажды влепил в лицо Зайбо такой камень, что искровенил ей всю щеку, разбил губу, выбил два передних зуба. Зайбо без сознания упала со стены, на которую залезла, чтобы дотянуться до диких яблок, выросших в саду соседа. Девочку подобрал сосед Палавон-Назар, охотник и мастер по шитью сыромятной обуви из кожи козла.

Тура-Мо не было в селении; с тех пор как она стала уходить с Бондай-Шо в долину Большой Реки, ее редко видели в Дуобе, да и мало о ней вспоминали. Палавон-Назар, высокий, сухой и одинокий, как каменная башня на вершине горы, казался человеком суровым и жестким, но у него было доброе сердце. Он взял Зайбо на руки и отнес ее к Барадбеку, чтобы тот посоветовался с богом о наилучшем способе вылечить девочку.

Степенный, седобородый Барад-бек потыкал волосатым пальцем в окровавленное лицо Зайбо, влил ей в рот какую-то жидкость, от которой она пришла в себя и заплакала. Затем повесил ей на шею треугольный амулет зашитую в тряпочку молитву, предохраняющую от всяких болезней. Палавон-Назар поблагодарил Барад-бека, дал ему за амулет шкурку недавно убитой лисы и отнес Зайбо к себе в дом в полной уверенности, что она будет здорова.

Но через несколько дней раны на лице Зайбо начали гноиться, тело ее пламенело, рот распух, и она отказывалась даже от кислого молока. Тогда Палавон-Назар решил не пожалеть еще одну шкурку лисицы и отнес ее к дряхлой Зебардор.

Старуха растопила баранье сало, смешала его с пеплом и сажей от сожженного птичьего помета, прибавила в смесь горсть какого-то толченого корня и густо обмазала этим лекарством лицо Зайбо.

Через несколько дней Зайбо действительно стало лучше, она уже бегала по селению, с черным, страшным, словно обугленным, лицом, но беспечная, как все дети в ее возрасте. Меджид, ссорясь с ней, по-прежнему потчевал ее тумаками, и Ниссо напрасно драла ему уши после каждого его нападения на Зайбо.

К Ниссо Меджид относился с открытой ненавистью. При всяком удобном случае он кричал ей, что она «незаконнорожденная лягушка», что она может убираться из дома его матери, в котором живет из милости, и что он еще отомстит ей за все придирки. Ниссо почти не обращала внимания на злобные выкрики мальчишки, трудилась и любыми способами старалась добывать еду.