Избранное - [59]

Старая, не пробитая еще каменная стена пустующей лачуги прерывает размышления Бахтиора. Эту стену давно уже должен был сломать Худодод, — она помешает, надо ему сказать.

Все-таки замечательным будет этот новый канал! Ханский канал огибает селение поверху. Канавки, отведенные от него, режут селение поперек, пересекая все сады и посевы — от горы до реки. Река течет внизу, под береговым обрывом, воду из нее не поднять. А та вода, что бежит от старого канала поперек селения по канавкам, иссякает на пути к береговому обрыву. Поэтому с давних времен над рекой располагались самые бедные хозяйства хозяйства факиров. Им всегда не хватало воды.

Новый канал проведен вдоль селения, по самой его середине. Все сады и посевы он оросит водой. Как напитается тогда почва в хозяйствах факиров, как взойдут хлеба!

Бахтиор прошел уже половину селения; он не может не радоваться, всматриваясь в новое русло. Хорошо поработали здесь. А сколько было споров сначала! Там нужно было обрушить ограду сада, стоявшую на пути канала, здесь пересечь пополам чей-либо посев. Один кричал: «Не хочу строить новую ограду!» Другой: «Не хочу по моей земле пропускать канал, — меньше будет земли у меня!» Всех уговаривал Шо-Пир: «Для общего блага!» А ему кричали: «Какое мне дело? Моя стена! Делай что хочешь, мою стену не трогай!» А все-таки вот удалось сделать все так, как решил Шо-Пир.

Свернув в узкий проход между каменными оградами, Бахтиор видит группу ущельцев. Они толпятся в проходе, сидят на кромке плитняка под ветвями тутовника; разгорячась в споре, они не замечают приближения Бахтиора. Бледный, всклокоченный Карашир энергично жестикулирует, доказывая что-то Исофу, нетерпеливо слушающему его.

— А я тебе говорю, — кричит Карашир, — солнце на ребрах! Вот, на ребрах… — повторяет он, тыча себя большим пальцем в грудь.

— Не на ребрах, неправда, — хмуро перебивает его Исоф, — только с горла уходит.

— Ленивое у тебя солнце! Считать не умеешь.

— А ты сам-то умеешь? — вмешивается молодой широкоплечий ущелец с небрежно повязанным куском мешковины вместо чалмы.

Бахтиор подходит вплотную к спорящим, облокачивается на выступ стены, слушает с интересом.

— Умею. Если не умею — остановите меня! — горячится Карашир. — Сорок дней солнце на верхушке черепа отдыхало? Да?

Никто возразить не может: по календарному счету сиатангцев солнце, поднявшись от пальцев ног, действительно стояло на верхушке черепа сорок дней.

— Отдыхало, конечно, — говорит кто-то в толпе. — А как ты от этих сорока дней считаешь?

— Считаю как? На сороковой день что делали мы? За два дня до этого у Сохраба девочка умерла, хоронили ее. Так?

— Так! Так! — раздались голоса. — Правильно. За два дня.

— Через три дня после этого осел Хусмата сломал себе ногу. Так?

— Так! Так!

— В этот день солнце с верхушки черепа вниз пошло. Остановилось на лбу. Три дня стояло на лбу. Зейнат из-за курицы подралась с Ханым. Это было на третий день. Правильно? Потом солнце перешло на нос мужчины, три дня но носу стояло. Во второй день после этого Шо-Пир к башне порох принес, сказал: завтра башню взорвем, а ты сам, Исоф, тогда говорил: солнце на зубах остановится — башни не будет! Сказал, помнишь?

— Сказал, — согласился Исоф, — не помню только, на второй или на третий день.

— Не помнишь? Я помню! Башня рассыпалась, женщина к нам прибежала, продолжал Карашир, — солнце третий день на зубах стояло! Разве трудно считать? Солнце на подбородок опустилось, я на канал не пришел. Это был первый день солнца не подбородке…

— Неправда! — решительно возражает Исоф. — Это был второй день. Опиум ты курил, не помнишь.

— Один день я больным лежал…

— Не один день, два дня!

— Один.

— Два, говорю.

Карашир беспомощно оглядывается, замечает Бахтиора, который прислонился к ограде, молча глядит на спорящих.

— Вот Бахтиор пришел! — торжествует Карашир. — Скажи, Бахтиор, один день или два?

— Два дня, — усмехнулся Бахтиор. — Зачем спорите?

Все оборачиваются к Бахтиору.

— Я говорю, — торопится Карашир, — через шесть дней урожай пора собирать. Исоф говорит — через девять. Когда солнце придет на бедра — поздно будет, сильные ветры начнутся, тогда уже провеивать надо, а разве успеем мы быков выгнать, вымолотить зерно, если только через девять дней с серпами на поля выйдем? Хорошо, пусть два дня я больным лежал!

— Что же спорить тут? — насмешливо говорит Бахтиор. — Идите к Бобо-Калону. Он тридцать лет счет времени в своих руках держит, сами говорите — мудрейший!

— Так говоришь! — хмурится Исоф и вдруг, растолкав ущельцев, вплотную подходит к Бахтиору. — К Бобо-Калону почему не идем? А что теперь скажет Бобо-Калон? Он делал зарубки на башне, каждый шаг солнца на башне отмечал, а где теперь башня? Все люди знали, где солнце, теперь потерян путь солнца! Когда урожай собирать — не знаем, когда быков выводить — не знаем, когда серпы точить — тоже не знаем. Карашир кричит — сегодня солнце на ребрах, я кричу — на горле, третий кричит — к животу подходит. Где солнце, спрошу я тебя?

— А что Бобо-Калон говорит? — выпрямляется Бахтиор.

— Бобо-Калон что говорит? Вы башню разрушили, сами теперь за солнцем следите. Пусть Шо-Пир ваш считает теперь, пусть Бахтиор считает… еще говорит: если во времени ошибетесь — веры разнесут зерно из-под быков, сгниет зерно от дождей, все перепутается у вас. Отказываюсь я, говорит, ваше время считать.