Избранное - [39]

— Нравится тебе моя дочь? — улыбнулся он Дашниани. — У тебя власть, у меня достаток… Что, если… хе-хе-хе… соединить власть с богатством? — усмехнулся он и снова похлопал предисполкома по плечу.

— Хороша девушка, хороша! — закивал Дашниани разгоряченной винными парами головой. — Не будь я партийным, завтра же пошел бы к тебе в зятья.

«Не будь я партийным! — хмыкнул про себя Барнаба. — Да не будь ты партийным, я бы тебя, бездельника, и в работники не взял!»

Он грозно сверкнул глазами на Талико, сделал ей знак, чтобы она поправила платье, и повернулся к молодежи:

— Ну-ка, друзья, спойте «Плох наш тамада!» — у меня горло уже травой заросло.

Пир продолжался. Хозяйка положила на колени Талико гитару.

— Да какая я певица! — зажеманилась Талико. Но гитару взяла.

— Просим! Просим!

— Ей-богу, я все песни позабыла…

— Нельзя отказывать. Просим!

— Не знаю, будет ли вам интересно слушать, — красивые пальцы Талико пробежали по струнам: — И гитара совсем расстроена.

— Не важно! Просим! Просим!

Талико села поудобнее, и всем сразу стало ясно, что эта девушка и гитара — родные сестры.

— Ой, мне почему-то стыдно! — опять зажеманилась Талико. — Ну что вы все на меня смотрите? Так я и начать не сумею.

— Ну-ка, повернитесь все сюда! Не глядите на Талико! — приказал тамада и провозгласил новый тост.

Гости снова зашумели. И среди этого шума раздался звон гитары:

В сиянье дня, во мраке ночи —

Всегда твой образ предо мной.

Томят мне душу эти очи —

Верни, верни мне мой покой!

От злой тоски куда мне деться,

Скажи, жестокая моя!

Тебя забыть? Любовь из сердца

Лишь вместе с жизнью вырву я, —

пела Талико тихим, грустным голосом.

Ее песня, полная смятения и смутного ожидания, рождала несбыточные мечты в сердце Меки, и он, как в хмельном тумане, бродил по двору. Талико кончила петь, а гости сидели, не двигаясь, затаив дыхание прислушиваясь к тишине, еще полной звуков ее голоса. Потом грянули дружные, шумные аплодисменты.

— Хороша девка! — едва ворочая языком, сказал Туча Дашниани. Он вдруг начал икать и так подскакивал на стуле, будто его поминутно кололи иголками.

Гости стали просить Талико спеть еще раз.

— Нет, теперь будем петь все вместе! — сказала она и начала с задором:

Поцеловать тебя не смею,

А удержаться не могу…

Талико была в ударе, пела — лучше не споешь и обворожила всех гостей. Захмелевший до одури Дашниани дал волю рукам. Сначала он пересел поближе к Талико — дескать, будет ей подпевать, вторить. А потом — пошло! То будто невзначай положит ей руку на колено, то волосы погладит — пьяный всегда думает, что на него никто не обращает внимания. Да не так-то оно было — все замечали все. А Хажомию просто-напросто затрясло, когда он увидел, что выделывают наглые ручищи Тучи.

Хажомия отвел хозяйского сына в сторону:

— Слушай, скажи этому скоту, пусть укоротит свои лапы — иначе я его расколю, как спелую тыкву!

— Умоляю тебя, Хажо, не затевай скандала, не порть отцу дела! Ты же понимаешь: он задумал наладить хорошие отношения с исполкомом…

— А я сделаю так, что этот безмозглый Туча наладит отношения со смертью! Не будь я мужчиной, если… Да такого человека в дом пускать нельзя!

— Погоди! Не горячись! Он же — председатель! Что ж тут поделаешь! Как брата тебя прошу: стерпи, не замечай…

— Скажи Талико, пусть пересядет. Подальше от этого…

— Скажу. Сейчас скажу…

Но Талико сама вовремя увидела, что Туча слишком уж разошелся — положив гитару, она встала и пошла навстречу хозяйке, которая внесла полное блюдо хачапури. Жена духанщика не слышала, о чем шептались парни, но, взглянув в налитые кровью глаза Хажомии, она сразу поняла, что, не отойди Талико от Тучи, ссоры бы не миновать…

Меки стоял во дворе около окна, прислонившись к косяку, и видел все. Но странно: его не обидели, не задели наглые выходки Тучи Дашниани, который у всех на глазах нахально обхаживал Талико. Наоборот — ему было даже приятно: е г о  Талико нравится всем. И вот поглядите, какой  б о л ь ш о й  ч е л о в е к, самый главный начальник в Земоцихе — и тот не устоял перед ее красотой.

Меки снова служил у духанщика. Барнаба Саганелидзе завел себе такое правило: осенью, сразу после сбора винограда, он выгонял батраков на все четыре стороны. Весной, нанимая работника, Барнаба сулил ему: «Будешь стараться — с осени накину рубль-другой», — и тот надрывался над хозяйской землей, чтобы заслужить обещанную прибавку. Но вот кончались тяжелые летние работы — и Барнаба, забыв о своих посулах, приказывал батраку собирать пожитки. Не такой сердобольный человек Барнаба, чтобы всю зиму содержать без дела дюжего молодца да еще платить ему жалованье! Поэтому, как только в квеври перебродил виноградный сок, он рассчитался с Меки и выставил его за ворота.

— Что же с тобой теперь будет? — сокрушался Дахундара и бегал по всему селу, чтобы найти Меки какую-нибудь работу. — С голоду не подохнешь, так от холода протянешь ноги. Эх, брат, видно придется тебе снова проситься к треклятому Эремо. Только возьмись ты за ум, веди себя смирно!

— Всю жизнь смирно! Когда же я буду жить, как все люди?

Меки до смерти не хотелось возвращаться в опостылевший духан. Но на пороге зимы никакой другой работы на селе нельзя было найти.