Избранное - [210]

— Припрятать хотели, будто его сама ночь прибрала?.. Так дело не пойдет, пусть все знают! И не случайно мы его убили, намеренно. А ну откапывай!

Зароптали, но делать нечего, откопали. Показался Неджо, землистый, еще страшнее, чем был, но все же сразу видно — он.

— Вытащите его из этой дыры! — кричит Панто. — Нельзя Неджо в такую могилу!

— А в какую же? — спрашивает Коле.

— Не мне вам говорить, что он был за человек, — говорит Панто, — вы его лучше меня знаете. Короче говоря, не похож был Неджо на других, это каждому известно, и шел он своей дорожкой, разве не так?

— Не такой был, как все, и то правда, — соглашается Коле, — но какая еще может быть могила, если она в земле вырыта, я не знаю…

— Сейчас объясню: пусть будет круглая, чтобы не видно и не известно было, где у него голова, а где все прочее, поскольку потерял он человеческое обличье, значит, и голова его не заслужила того, чтобы знали, где она лежит.

— Круглая яма — это же вроде бурта.

— А разве он заслужил лучшее?.. Вот так. — И Панто, взяв в руки кирку, очертил на траве большой круг. — Хочу, чтобы здесь выкопали. И попробуйте отказаться — сами пришли, сами начали!

Люди колеблются, качают головами, делая вид, будто раскаиваются, что пришли, переглядываются, выжидая, не откажется ли кто, чтобы к нему присоединиться, но, поскольку среди них такой не родился, один за другим подчиняются. Сперва дело шло медленно, надеялись, что передумает Панто, когда пройдет у него злость. Но потом увлеклись работой, машут кирками, причем все быстрее, видно, им так же, как мне, начинает казаться, будто происходит это в каком-то кошмаре, напоминающем водоворот, из которого не смогут вырваться, пока не выполнят поставленного задания. Их охватывает вполне понятная спешка: коли уж приходится что-то делать, то хоть поскорей закончить!.. Никто не жалеет сил, не отлынивает, взялись дружно, как если бы завершали работу на гумне перед надвигающимся дождем.

Поскольку яма, сужаясь ко дну, становится все более тесной, они уже мешают друг другу, переглядываются.

— Как быть теперь?

— Так, так, копайте! — подбадривает Панто.

— Да ведь он тут не уляжется.

— Ему и не надо лежать. Пусть стоит торчком, головой вниз. Раз при жизни хотел от других отличаться, пускай и здесь будет так же. Если потом, в далеком будущем, придут люди, раскапывающие могилы, пусть помозгуют, что бы это могло означать… А не околел ли у кого на днях пес?

Они уставились друг на друга, в глазах вопрос: что ему еще в голову взбрело?

— Удивляетесь? — кричит Панто. — Разве у вас не случается, что пес издыхает или его прибьют?

— Случается, но, насколько я знаю, в последнее время такого не было, — говорит Коле.

— Ладно, покопайте еще, может, прибежит какой-нибудь.

Судя по всему, Панто кого-то поджидает. Спрашиваю Мирко, знает ли он, кто должен прийти, но тот недоуменно втягивает голову в плечи — не знает. Сужающаяся все больше яма скоро стала совсем тесной, в ней еле помещаются два землекопа, да и те уже мешают друг другу. Наконец остался один, уперся ногами в стенки, выгребает со дна землю и с трудом выбрасывает наружу. Мужчины уселись на траву, крутят цигарки, смахивают пот и затягиваются дымом. Оставшийся в яме зовет кого-нибудь на замену — глубже не может, пусть копает тот, у кого руки длиннее.

— Хватит, — говорит Панто. — Не колодец роем, всего-то погань забросать. Вы посидите, отдохните, я скоро вернусь. — И ушел.

— Кого он ищет? — спрашивает меня один из землекопов. — Попа Митара, — отвечаю, — чтоб отходную прочел.

— Как бы не так, — говорит Коле, — поп сюда не пойдет, очень он сердит на Неджо.

— Выходит, знал, что Неджо скитался по лесам?

— Мне неведомо, знал ли он, но только однажды сказал: не вздумай его при мне поминать!

Какое-то время мы ждали в тишине, потом в селе раздался винтовочный выстрел, взвизгнул пес. После второго выстрела визг прекратился, снова сомкнулась тишина и до самого горизонта — ничего нарушающего ее однообразие: ни межи, ни камня, который обозначил бы ее границу, — а над всем этим простиралась великая гармония с едва ощутимым ветерком и тенями от облаков, путешествовавших по склонам, — белый свет, казалось, был бы покоен, не будь людских раздоров и неурядиц.

Тем временем на перекрестке показался Панто, за ним Вако Дибранович, помешанный, тянул на веревке мертвую собаку и смущенно улыбался, обрадованный, что ему оказана такая честь. Панто поднялся на кучу выброшенной из ямы земли, сдвинул на затылок шапку и, приняв торжественную позу оратора, вскричал:

— Провел ты меня, Неджо, враль и нехристь! Чем только не клялся: отцом, матерью, шкурой своей, — и я, дурак, поверил, что ты не подослан, не провокатор! Ладно, пусть бы я поверил, а то ведь других убеждал, уговаривал, чтоб из отряда тебя не вышвырнули. Все кричат: гоните от себя это дерьмо, эту ржу, и лишь я один скриплю: «Не делайте этого люди, на дерьме иной раз цветы вырастают!..» Но не цвет ты был, Неджо, а самое настоящее дерьмо. Если бы вышло, как ты задумал, никого бы из нас теперь не было в живых. Однако не вышло, просчитался!.. Долго ты от меня удирал, но теперь получил сполна, что заслужил, даже вот эту дохлую псину, которую ты похвалялся на могилу другому бросить, и ее получай, и пусть ваши кости в земле перемешаются, одного вы роду-племени…