Избранное - [47]

— Четвертый этаж, направо, а я вам не попутчица…

Она побрела по набережной, не торопясь возвращаться домой. Пообедала в кухмистерской, посидела сеанс в кинематографе «Трокадеро» и только к вечеру пришла домой. Анфиса Григорьевна штопала в кухне чулки.

— Земляк-то просил кланяться и не сердиться. — Анфиса Григорьевна скосила глаза на записку, лежавшую на табурете. — Шибко хвалил этого Бука-Затонского: душевный, говорит, человек.

Добрая женщина радовалась, что земляк ее жилички удачно устроил свои дела. Варя решила не рассказывать хозяйке о том, какого рода услугу оказал ее земляку патриот Бук-Затонский. Анфиса Григорьевна никогда бы не простила себе, что приняла в своем доме купеческого сынка, которого от немецкой пули теперь оберегают стены завода на Выборгской стороне.

Глава десятая

Осенью 1914 года столица уже познала опьяняющий запах первых побед в Восточной Пруссии, горечь поражения и слезы вдов, сирот, солдаток. Столица пережила предательство генерала Ренненкампфа, протест против немецкого засилия — выстрел генерала Самсонова.

Война спутала все, в том числе и железнодорожное расписание. С классных платформ столичных вокзалов отходили странные составы — пассажирские вагоны вперемежку с товарными теплушками. На Невском в отделении касс спальных вагонов вывесили объявление:

«По случаю военного положения в стране администрация железной дороги снимает с себя ответственность за опоздание скорых поездов».

За одну ночь мужскую гимназию на Петроградской стороне превратили в лазарет. Дверные стекла в двухсветном спортивном зале наскоро забелили. В нем разместилась операционная. Место спортивных снарядов заняли продолговатые столы и шкафы с хирургическими инструментами. Первые раненые принесли в классы устойчивый запах крови, прелых бинтов, лекарств.

Анфиса Григорьевна совсем потеряла душевное равновесие. Кто-то ей сказал, что раненых привозят по местожительству. Чуть ли не каждый день она бегала к гимназии, превращенной в лазарет, какими-то неведомыми путями узнавала о прибытии санитарных поездов. Возчики сперва гнали ее от повозок с ранеными. Но их тронуло горе этой простой женщины. Прижавшись к стене, она вглядывалась в носилки. В ворохе ваты и бинтов трудно было разглядеть лицо раненого, но Анфисе Григорьевне казалось, что вот сейчас она увидит родные черты.

Варя пробовала убеждать квартирную хозяйку: неизвестно, участвовал ли ее муж в восточно-прусском наступлении. От него пришла лишь одна открытка с приветом. Если случилась с ним беда, то почему непременно привезут его в лазарет на Петроградскую сторону? В Петербурге столько их пооткрывалось.

К осени много учителей ушло на фронт, открылись вакансии. Якова Антоновича назначили директором школы. Варя в это время нашла себе место в Гавани, но ездить туда было далеко, и после рождества она перешла к нему в школу. Это ее несколько успокоило. Варя ожидала со дня на день отказа от места у Терениных: до репетитора ли, когда идет война.

Между тем в доме на Моховой жизнь текла без изменений, если не считать того, что на «средах» стало бывать больше военных и зачастил Бук-Затонский. О событиях на фронте он был осведомлен подробнейшим образом, — очевидно, кто-то из близких ему людей служил на военном телеграфе.

Несмотря на старания черносотенцев, война, как и раньше, находила мало сторонников за Нарвской и Невской заставами, на Выборгской стороне. Попробовали и там организовать патриотические манифестации по случаю побед русских армий в Галиции. Но ряды манифестантов были до того жидки и немощны, что сами устроители стыдливо прятали головы.

Тимофей Карпович был против войны, а желал какой-то гражданской. Варя недоумевала. Где же логика? Не все ли равно, откуда идет смерть и разор? Легче понять квартирную хозяйку. Анфиса Григорьевна против всякой войны. «И за что люди несут такой тяжелый крест?» — жаловалась она иной раз Варе. А недавно Анфиса Григорьевна вернулась из лазарета в слезах и горько попрекнула Варю:

— Варенька, сестры милосердия на ходу засыпают. Ты образованная, помогла бы…

Варя покраснела. Как она сама не догадалась!

В первые дни, перебинтовывая тяжелораненых, меняя промокшие от гноя и крови повязки, она чувствовала себя беспомощной. Слезы выступали на глазах. Варе казалось, что ее неумелые руки причиняют раненым нестерпимые страдания. А потом привыкла, поняла, что солдаты не терпят слез, стараются избавиться от горьких дум. Что их ждет после выписки из лазарета? Одних отправят в батальон выздоравливающих, а оттуда в маршевую роту и снова на фронт. Другие, те, что остались без руки или ноги, вернутся домой.

Жить становилось все трудней. Деньги подешевели, пропала серебряная и медная монета. Появились новые разменные деньги — марки с портретом Николая Второго. На Выборгской стороне посмеивались: глядите, мол, люди добрые, вот кто виноват, что денежки пропали.

Бук-Затонский настойчиво теснил своего соперника. Он приезжал к Терениным уже запросто, всегда с коробом новостей и свежим анекдотом про немцев или австрийцев. Бронислав Сергеевич теперь не прочь был породниться с ним, да выжидал удобной поры. Другие члены семьи открыто симпатизировали Ловягину, заслужившему Георгия в первые же дни войны.