Избранное - [286]

Через горы и реки нес княжий посол письмо в Регенсбург, а Вацлав ждал ответа. Ждала его и княгиня, ждал и верный слуга Подивен. Однако не осмеливались они показываться на глаза князю.

Но мученическая смерть, которой в роду Вацлава была уже отмечена бабка его Людмила, была суждена ему раньше, нежели пришел ответ от регенсбургского епископа. Вацлав, как известно всем христианам, был коварно убит на пиру своим братом Болеславом. Збраслава, его сына, удавили в пражском Граде, в тот же день был обезглавлен и верный Подивен.

Печальные события совершались в 929 году в Чешской земле. Пролитая кровь взывала к небу. Но наш князь, наш заступник перед престолом господним, вымолил прощение виновным.

* * *

— Удивил ты нас своим рассказом, пан Ешек. Мы и не знали, что у князя Вацлава были жена и сын. Теперь хоть будем знать, чьим именем назван столь близкий нам город Збраслав, где покоятся многие наши предки. Но после твоего рассказа я увидел в образе моего покровителя новые привлекательные черты. Благодарю тебя, — сказал король.

Пан Ешек был доволен, что королю понравилась его история.

А пан Бушек из Велгартиц, усмехнувшись, произнес:

— Ох, и умеешь же ты, пан Ешек, говорить о земных делах божественным языком.

— Небесное сближается с земным и в наши дни. А уж во времена Вацлава их близость была еще больше. Добродетель и грех — близнецы.

— Жаль мне жену Вацлава, — промолвил пан Бушек.

— И мне тоже, — откликнулся веселый каноник.

Но тут король прервал их беседу и сказал:

— Я уже дважды рассказывал о себе, а потому хочу продолжить. В твоем рассказе, пан Ешек, не было названо имя жены Вацлава, земной женщины, жены святого мужа. И я тоже хочу рассказать о женщине, которую я, слоено в жарком бреду, любил всего одну ночь.

Перевод Т. Алатырцевой.

БЕЗЫМЯННАЯ

Рассказ о том, как Карл, император римский, раненный в битве при Креси, ночевал в рыбачьей хижине на берегу моря и что ему привиделось тон ночью в бреду.

В ушах у меня еще гремела пальба, которая, сколько помнят люди, впервые в тот день огласила поле брани. Мой добрый конь тихо нес меня в сумерках по фландрскому краю. Позади осталось поле битвы у городка Креси. Городишко горел, и я ощущал спиной жар его пламени. Рядом со мной ехали пан Бушек из Велгартиц, еще два рыцаря и несколько оруженосцев.

Левая рука у меня была перевязана. Рана оказалась неглубокой, но воспалилась. Я хотел остаться с отцом и до конца вести явно безнадежное сражение. Мой отец не советовал затевать его, но французские сеньоры, бог весть почему, так и рвались в бой.

С самого начала было ясно, что битва будет проиграна и лучше бы начать переговоры о мире. Король Филипп противился сражению, но его брат, мой разудалый друг герцог Алансонский, все бранился, понукая короля. Такой крик подняли эти французские господа, что волны пошли по Сомме. Ободряли они себя этим или в самом деле не ведали, как обстоит дело? Тысячу раз слышал я в то утро слово «честь» и еще одно, весьма излюбленное там, — «слава»… Я не уставал удивляться, до чего же нестройные шеренги стоят за этими крикливыми рыцарями; пешие стрелки голодными взглядами искали возы с хлебом, которые все не появлялись; рейтары грабили деревни, выходя из дома с зарезанной курицей в руке, да еще и поджигали, — видимо, в знак благодарности к ограбленным крестьянам — соломенные крыши…

К северу от Абвилля собралась пестрая толпа: немцы, генуэзцы, французы, жители Наварры, Савойи, Швейцарии и не на последнем месте — чехи, подданные моего отца, короля Яна, примерно пять сотен шлемов. Эти опытные воины скрестили оружие с войсками Эдуарда III{264} еще в Реми, на мосту через Сомму. Теперь же они расположились позади войска короля Филиппа, которое бросилось в бой безо всякого порядка, воображая, что англичане отступают и надо поскорее напасть на них, не то удерут за море. Но англичане и не думали отступать. Они стояли у стен Кресчака — так чехи называли Креси — и выжидали.

Индржих из Рожемберка в тот день был в дурном настроении. Еще утром ему не понравился кровавый восход солнца. Потом, ближе к полудню, он вспомнил, что нынче день святого Руфуса, а это для чешских рыцарей недобрый святой. Пан Индржих загрустил и сел писать письмо своему сыну, в котором наказывал ему чтить мать. Я беседовал с ним за час до битвы. Позже я видел его возле моего отца. Его шлем украшало розовое страусовое перо. Рожемберки всегда питали слабость к этому цвету, геральдическому цвету любви. Розовое перо пана Индржиха развевалось рядом с черными — моего отца, который велел привязать своего коня меж лошадей чешских воинов, дабы не потеряться во время боя. Ибо отец был слеп. Так, незрячим, он и вступил в царство небесное…

Я не видел, как он погиб. Вместе со мной и герцогом Савойским он выехал в передние ряды; мы пробились к самому Черному принцу{265}, сыну английского короля. Тут грохнули огромные пушки, и кони наши, непривычные к такой музыке, остановились. Мой отец спросил, что означает этот гром — не гроза ли? И если гроза, то почему нет дождя? Ему ответили, что это англичане затеяли такой грохот, от которого кони пугаются, а люди падают.