Избранное - [282]

Право, давно уж не танцевали на мосту в Авиньоне…

Кладбища святого Петра и святого Агриколы переполнены, не осталось мест на кладбище святой Клары, не служили заупокойных месс в папском храме Девы Марии. Мертвых сбрасывали во рвы или оставляли лежать на улицах. Без отпевания, без священника, без погребального звона.

Красивы и прочны стены Авиньона. Тридцать девять башен сторожат покой города, и папскую резиденцию охраняют мощно укрепленные ворота. Но чума не знает ни стен, ни запоров. Прыгает, перепрыгивает, проползает, сгорбившись в три погибели, взвивается в воздух, — и вот стоит уже на известняковой скале, у обиталища папы, и хохочет с самой высокой башни. По мнению одних, в руке у нее коса, другие считают, что ей и десяти пальцев довольно, чтобы разом задушить толпы людей. Впервые увидели, что нищие умирали так же, как и богатые. Впервые одни и те же пятна проступали на груди кардинала и дьякона, священника и корчмаря.

Прежде всего черная смерть помечала тело человека. От ее прикосновения вздувалась кожа. Или появлялись черные пятна. Потом из носа и изо рта шла кровь: это лопались легкие. И вот человек уже лежит желтый, с вылезшими из орбит глазами, судорожно стиснув кулаки. Многие съеживались, словно хотели уменьшиться и стать незаметными. Некоторые сворачивались в клубок, как перепуганная кошка. Кто-то забирался на чердак или в подвал, пытаясь спрятаться. Кто-то усаживался под деревья и слушал пение птиц. Им казалось, что они приближаются к раю. Лица их после смерти сохраняли блаженное выражение.

Страшен был вид тех, кого, будто ударом кулака, смерть разила прямо на улице. Так погиб молодой, красивый, полный сил кардинал Модест д’Авейрон, возвращавшийся от своей любовницы.

Странно, но многие даже не чувствовали боли. Людям это не нравилось. Каждый хочет заслужить свою смерть.

Чума не выбирала. Умирали люди во дворцах и лачугах, епископы и нищенки, умирали шелкоделы, шорники, портные и сапожники, виноделы и стражники, добродетельные матери в кругу детей и блудницы в объятиях юношей.

Очень скоро люди научились молиться. Молился папа, молились кардиналы и аббаты, молился народ на площадях. Процессии плачущих ходили от церкви к церкви, от одной деревни к другой. Но чума издевалась и над молитвами. Она убивала людей под крестами и хоругвями.

Прошел слух, будто мор накликали папы. Покинули, антихристы, могилу святого Петра и, воюя меж собой, сеют пороки в церквах. Другие считали, что корень зла следует искать в грехах монахов и монахинь. Большинство же верило, что близится конец света.

И, веруя в это, многие бежали из городов. Но умирать без лекарств и лекарей было еще страшней. Ведь если труп твой сожрет одичавший пес, у тебя не останется надежды, что тело твое целиком предстанет перед Страшным судом.

И люди возвращались в город, запирались в своих домах, пьянствуя дни и ночи напролет, уповая, что хоть перейдут в царство божье в бессознательном состоянии. Тогда были опустошены все винные погреба в Авиньоне и сам папа бывал нетрезв в вечерние часы.

Богатые сходились в своих домах и предавались пьянству и разврату. До поры, покуда одного из них не сразит черная смерть. Тогда разбегались, — собирались снова в другой компании, закрыв все окна, чтобы не проникал к ним из рвов приторный смрад от мертвых бедняков.

Никогда мужчины не были так похотливы, как в те месяцы, и никогда женщин нельзя было так легко совратить. Поистине ужасна любовь во время чумы!

Обычно черная смерть появляется зимой. Но на этот раз она нагрянула в разгар весны. Правда — и деревья не зацвели, и трава осталась низкой и чахлой. Словно во сне люди припоминали, что чуме предшествовала засуха и ощущалось далекое землетрясение, — лампада перед алтарем святого Агриколы так раскачалась, что из нее вылилось масло. Слепцу на паперти, узнавшему про это, было видение, и он предсказал бедствие, какого город не знал со времен своего основания.

— Близится час роковой! — твердил слепец, грозя пальцем.

Тогда над ним посмеялись, а теперь вспомнили… Но я хочу вам поведать об одном сыне земли Чешской, который в те поры служил писарем при святом престоле.

Дивиша, второго сына пана Вратислава из Петиржечиц, король Карл отправил в Авиньон служить кардиналу, которому была доверена забота о нашей земле. Юноша переводил на латинский язык письма и просьбы, которые приходили в папскую канцелярию из Чехии. В Праге Дивиш был рукоположен в низший духовный сан и со временем должен был стать одним из князей церкви. Голова у него была полна учености, сердце — доблести, и среди его дядей были самые могущественные в королевстве господа. Сам архиепископ Арношт приходился ему дядей по матери. Дивиш отличался веселым нравом, и никто не стал бы утверждать, что видел его на молитве хоть на часок дольше, чем того требовала необходимость. В остальном был он юношей добрым, а если и любил вино, песни да стычки, то никак не больше прочих молодых священников при папском дворе, где на сто грешников дай бог нашлось бы пять праведников, — зато уж таких, что за них не устыдился бы сам святой Франциск{258}