Избранное - [279]

Раз как-то уселась Блаженка своему отцу на колени и сказала:

— Отец, почему пан Иржик на меня даже не смотрит? Милый батюшка, а ведь я так его люблю…

Пан Ондржей рассказал об этом Иржику, тот поговорил с Блаженкой, которая улыбалась ему обольстительно и в то же время целомудренно. А потом сыграли свадьбу. С той, единственной. И стало Иржику еще лучше жить на земле.

* * *

Магистр Витек закончил свой рассказ под общий смех. Особенно громко смеялся пан Бушек, заметив, что магистр явно забыл, кто он по призванию. Его манеры, речи, жесты и гримасы были так разнообразны и шутливы, что рассмешили бы толпы зевак на масленичных гуляньях.

— Вам бы подошла роль знахаря{250}, — заметил пан Ешек.

— А разве я не знахарь? — возразил прославленный лекарь.

Тут засмеялся и король, затем, сев за стол и взяв в руки нож и кусок дерева, он спокойным голосом произнес:

— После масленичных комедий уместно обратиться к более печальным темам. А потому выслушайте рассказ, искренний и честный, о страданиях молодого человека, которого бог провел трудным чистилищем. Этим молодым человеком был я сам.

И король начал свой рассказ.

Перевод Н. Аросьевой.

ДИНА

Рассказ о том, как королевич Карл был в Лукке на свадьбе Роландо Росси, что приключилось с ним той ночью и как в страшном сне ангел господень предостерег его от порочной жизни.

Было мне чуть больше шестнадцати лет. За несколько месяцев до этого святая Катерина в свой праздник подарила мне победу над итальянскими городами у замка Сан-Феличе. Но радость сменилась печалью, победа — поражением. И поняли мы с отцом, что нужно заключить мир с правителями этих городов и, сохранив в руках Люксембургов что возможно, обратить свой ум и сердце к вещам более близким.

Король Ян вернул Парму семье Росси, Реджо — господам из Фольяно, Модену — Пиям и Кремону — семье Понцони. Когда же он захотел разделить Лукку, где я прожил особенно приятную весну и где заложил крепость, названную моим именем, уступив город за деньги или пизанцам, или флорентийцам, я уговорил отца не упразднять того, что уже сделали мои неопытные, но усердные руки, и сохранить Лукку в целости, передав ее под опеку рода Росси, уже правившего Пармой.

Однако благодарность Росси не принесла мне счастья.

Полагая, что самая большая радость для мужчин — это женщины и вино, они устраивали в Лукке и окрестностях для нас с отцом пиры, разнузданность которых превосходила все, что до той поры видели в этом городе. Самым изобретательным из трех братьев Росси был Марсилио.

Лукка — город, который я особенно любил за красоту окрестных пейзажей, за суровую строгость костела святого Мартина, за парчу, которую там производят. Я всегда больше любил золотое великолепие, чем само золото. И поэтому в Лукке мне было хорошо. Я отдыхал тут после битв, впервые был сам себе хозяином и судьей в спорах сторон, отстаивал интересы своего рода и ширил славу Люксембургов. Я вскоре понял, у кого здесь какое нутро, кто сторонник гвельфов{251}, а кто — гибеллинов{252}, и старался, чтобы город, который переходил, будто товар, от одного купца к другому, заимел хотя бы каплю рыцарской гордости. Росси отблагодарил меня по своему разумению.

Для меня, а позже и для моего отца он устраивал пиры, которые сначала привлекали меня своим блеском, но потом стали вызывать неприязнь. Правда, инициалы мои сверкали на каждой тарелке и украшали каждый торт. И музыка играла только для меня, и певцы прославляли мое мужество, особенно то, что у Сан-Феличе подо мной были убиты два боевых коня. Поэты декламировали сонеты, начальные буквы которых, прочитанные сверху вниз, прославляли меня как милостивого владыку города Лукки. Лесть достигла того, что куртизанка в подобранной тунике, с мечом в руке явилась передо мной в образе святой Катерины и возложила на мою голову лавровый венок. За это мне полагалось поцеловать ее в кроваво-красные крашеные губы и в красную полосу на шее, говорящую о том, что святая Катерина была казнена.

Все эти знаки внимания на какое-то время покорили мое тщеславие. Но вскоре я узнал, что для меня приготовлены ловушки еще более изобретательные и опасные.

Нравы этого города в ту пору частенько напоминали картины ада. Не могу сказать, что на пирах и во дворцах, в садах и у источников я встречал незамужних девушек. Их прятали за несколькими замками, и они попадались нам на глаза лишь в праздничные дни на богослужениях, которые больше напоминали торжественный смотр драгоценностей и туалетов, нежели благочестивое появление перед ликом господним. Зато на пирах бывало много замужних женщин, и в поздние ночные часы, когда вино ударяло в голову и раздавались то жалобные, то ликующие звуки лютни, уже нельзя было понять, кому какая женщина принадлежит. Речь их при этом отличалась остроумием, и каждая из них знала и бойко цитировала Платона и Цицерона. Но этих распутных жен, неверность которых была широко известна, признана и даже уважаема, затмевали на пирах другие женщины, которых у нас обычно содержат в домах терпимости. Но тут они были желанными гостями.

Женщины эти отличались красотой и умом. Любое их слово было как стих из поэмы, а смех столь соблазнительным и дерзким, что так бы и ударил их по лицу и тут же обнял. Я далеко не сразу понял, как мне вести себя, когда такая женщина, обычно любовница кого-то из гостей, подсаживалась ко мне и заводила глубокомысленные разговоры о делах военных, управлении государством, рыцарской чести или деньгах. Нередко мне чудилось, будто они — лишь обман зрения. Но держался я так, словно не знал, что они собой представляют. Благодарные мне за это, они отходили с глубокими поклонами, сделавшими бы честь королевским дочерям. А час спустя я видел их совершенно нагими, в одном лишь венке из роз на волосах, танцующих на коврах, расстеленных под кипарисами. Под звуки музыки и плеск фонтанов тела их, залитые серебристым светом, казались в ночной сини видением.