Избранное - [15]

Господа директора нахмурились, гневно замахали руками и велели продолжать шествие. Но король выехал из рядов, остановил своего белого коня перед самой толпой и снял шляпу. Тогда вознесся ликующий голос гетмана Микулаша:

— Gaudete omnes, quia vivit rex! — Возрадуемся все, ибо жив и здрав король наш!

После этих слов в толпе снова загомонили, закричали, загремели мечами, сулицами и булавами. Гомон этот перерос в тот воинственный рык, что в давние времена обращал в бегство крестоносцев.

Король сначала развеселился от этих громыхающих и лязгающих звуков, но, быстро поняв, что смех здесь неуместен, снова обрел серьезность и, протянув правую руку гетману Микулашу, громко поблагодарил:

— Gratias! — Благодарю!

Когда же процессия снова двинулась в путь, в третий раз зашумела толпа и послышался чей-то молодой голос:

— Да здравствует четвертое сословие!

От воинственного рыка толпы и вида ржавого крестьянского оружия королеву пробрал озноб. Она поняла, что эти люди нарядились не ради маскарада и не просто так сошлись они под этим алым полотнищем с чашей. Ее перестало лихорадить, только когда ужасный рев заглушили новые приветственные возгласы.

Это выкликали здравицы венценосным супругам на пути от Погоржельца, к Градчанам стоящие под одиннадцатью красно-белыми флагами жители пражского троеградья, вышедшие с хлебом-солью.

Путь был недалекий, но процессия двигалась медленнее, чем за городскими воротами. Причиной тому был поднявшийся под хмурыми небесами злой ветер. Заметались знамена, желтые листья посыпались на свиту, свист и завывания смешались со звоном колоколов собора святого Вита и пронзительным верещанием труб над кровлей градчанской ратуши. Король низко пригнулся к седлу, придерживая левой рукой шляпу с белыми перьями.

И вдруг со стороны градчанской площади вылетел терзаемый ветром, похожий на черный клубок пчелиный рой. Жужжанием своим заглушая шум ветра, он мчался прямо на короля. Фридрих бросил поводья и, защищаясь, вытянул руки.

Кто-то закричал:

— Ловите их! Это счастье покидает Град!

А рой уже пронесся над головой короля.

Иржик вмиг позабыл про всю эту торжественную церемонию и, словно дело было в полях за Хропынью, вскочил на коня, которого вел за каретой королевы, и стиснул ему каблуками бока. Сорвав с головы шляпу, он ринулся за пчелами, которых несло по ветру в сторону Погоржельца. И как некогда ловил бабочек-капустниц на полевых межах, так и теперь промчался он, провожаемый смехом толпы, вслед за пчелиным роем, настиг его, поймал шляпой и зажал ее в руке.

— Куда их теперь? — спросил он невольных зрителей, с удовольствием наблюдавших за необычной охотой.

— В Град! Они же оттуда!

Обогнав кортеж, Иржик въехал в ворота, построенные не так давно королем Маттиасом, и возвратил рой в пчельник сада, называемого Королевским{33}.

Так что в пражский Град он прибыл раньше всех по причине того, что взялся изловить и поймал-таки мимолетное счастье.

6

Когда утром следующего дня королева осведомилась у Иржика, что вынудило его покинуть свиту и мчаться на ее коне вдогонку за пчелиным роем, тот ответил:

— Пчелы — это счастье хозяина дома. Рой летел из Королевского сада. Это от вас убегало счастье. Я поймал его и вернул туда, где ему следует быть!

— У вас верят в такие приметы?

— Мы просто знаем, что так оно и есть. Ведь счастье берет свое начало от соков земли, из трав и цветов!

Королеве пришелся по душе такой ответ.

Леди Бесси выбрала себе покои, из окон которых открывался вид на Прагу. Ставшего ей привычным Неккара здесь не было, но подножие холма, на котором стоял Град, омывала Влтава. Ее пересекал шестнадцатиарочный, как ей объяснили, серого цвета мост{34}, по обоим концам которого стояли красивые башни со стрельчатыми сводами. Под мостом проплывали по течению плоты и суда. У пологого берега вращалось высокое колесо водяной мельницы. Мост соединял три города, расположенные на двух холмах и в прибрежной низине, которую окаймляли холмы, покрытые лесом и виноградниками. Справа вдали высились руины Вышеграда{35}. Над домами и дворцами, над серыми, красными и зелеными крышами монастырей, коллегий и соборов в осеннем небе вырисовывались стройные, высокие башни, увенчанные золочеными шпилями и крестами. Зубчатые стены окружали город с его садами и кладбищами.

— Тот, кто основал Прагу, наверняка был поэтом, — заметила королева.

— Легенда гласит, что основательницей города была женщина, — возразил Иржик, — княгиня Либуше{36}.

— Что означает это имя?

— Оно произошло от старинных слов, означающих милость, любовь.

— Чрезмерной склонностью к любви грешат женщины и поэты.

— У нас говорят: «Не бойся сильно любить, бойся зло сотворить».

— Ваш народ мудр.

Уже свершилась коронация, весьма пышная, как поговаривали в Праге, даже чересчур пышная. Слишком много войск было выстроено во внутреннем дворе Града, слишком много речей было произнесено паном Вацлавом Вилимом из Роупова, словно сословия желали играть первую скрипку, предоставив королю возможность всего лишь подыгрывать. Слишком много говорилось о славных событиях минувших дней, будто это от них, а не от мудрости нынешнего правителя и его советников зависела будущая судьба королевства. Слишком много читалось псалмов и посланий апостолов в храме святого Вита, да и вера эта была не новая, не старая, а какая-то мешанина из обеих. Особенно необдуманным было решение облачить двух старших проповедников пражской консистории, венчавших монарха короной святого Вацлава, в фелони из бархата и дамасского шелка фиолетового цвета, как у католических епископов, да еще окружить их сорока проповедниками в белых одеяниях и стихарях. Помнившим историю пришел на ум пример Иржи, также избранного короля