Избранное - [4]

Кроме того, любовь свободна, к чему здесь долгие разглагольствования? Неужели еще не доказано, что любовь свободна!

— Да, вы правы, друзья, — пробовал защищаться подавленный и несчастный Славко. — Все эти терзания напрасны. Но вдруг мать и правда умрет с горя? Что тогда? Тогда вы тоже будете говорить, что все мои сомнения — ерунда? До самой смерти я мучился бы тем, что свел в могилу родную мать.

Еще на первой, решающей стадии борьбы добрая набожная католичка Цецилия Тичек набрела на мысль об угрозе; она верно оценила преимущества, которые ей могла бы предоставить роль сумасшедшей, и не замедлила воспользоваться этой идеей, объявив домочадцам, что дала священный обет покончить с собой в тот самый миг, когда Алоиз снимет рясу.

Нет, она не допустит, чтобы ее первенец таскался за женщинами! Она обещала его господу богу, когда Алоиз еще на свет не родился! Дитя было в ее утробе, когда Цецилия поклялась отдать благословенный плод господу богу, если ребенок окажется мужского пола. Ее опекун, тезка покойного отца, Святой Игнаций отречется от нее, если она не исполнит обета! И так уже в последний раз Богоматерь Лурдская не спускала с нее укоризненного взгляда! А святой Алоиз (тот, что стоит дома на комоде), он не улыбается больше Цецилии! Напрасно покупает она лилии и незабудки и украшает цветами своего гипсового покровителя. Он оставил ее своими милостями. Неисчислимые беды грозят ей, если Славко собьется с пути! И это в наш век называется благодарностью!..

Домашний конфликт между тем дошел до такого накала, что однажды Ивица схватил гипсового святого Алоиза и святотатственно трахнул его об пол, желая доказать таким образом, что бога нет, а Славко кричал, что, пусть хоть земля разверзнется, он этой же осенью женится на Мицике. Вот тут-то мать Цецилия и выложила свои козыри. Она стала с горящей свечой ходить по ночам на кладбище и причитать по своему дитяти, которое якобы покоится под сырой землей.

— Умер мой первенец! Да будет мир его душе!

Как-то ночью Цецилию нашли на железнодорожном мосту, где она лежала без чувств от страха, так и не отважившись броситься в воду или под поезд.

— С какой это стати ей помирать! Старая лиса врет и интригует! Все ее фокусы — сплошное притворство! Ну а если ей не терпится — на здоровье! Вперед идут через трупы! Неужели из-за капризов этой старой мумии ты позволишь согнуть себя в дугу? Ты тряпка! Жалкий трус!

Все это изливали на голову злосчастного семинариста последователи Ницше и Штирнера[3] Ивица и Мишо, проводя бессонные ночи в длинных и бесполезных пререканиях в пору, когда борьба достигла своего апогея.

— Вот так-то! Здесь не о чем раздумывать! Надо действовать! Действовать! Действовать! В этом твое единственное спасение, — исступленно требовал фанатик Мишо, подстрекая Славко к решительным поступкам.

Между тем измученный вконец Славко не знал, куда податься. Его энергии хватало лишь на беспомощное копание в себе.

— Имею ли я право, однако, заходить так далеко? Как вы считаете?

— Что за вопрос? Человек свободен! Он смеет все!

— Да! Я знаю. Конечно, человек свободен. Это ясно. Но мне жаль старуху. Ведь она погибнет с горя!

— Ах, вот как! Блажь вздорной бабы — это для тебя аргумент? Тебе ее жалко? А Мицика, ее страдания? Где же логика? Известно ли тебе, что Мицика рыдала вчера весь вечер и грозилась выброситься со второго этажа? (Надо отдать справедливость, что информация Мишо всегда отличалась безукоризненной точностью; выполняя в романе Славко функции почтового отделения, он был поверенным всех тайн героев и преданным рыцарем Мицики, в которую и сам был немного влюблен, но, свидетель бог, как истый трубадур!)

— Вот! Слышишь? Ты губишь это юное создание!. Трус! Баба! Стыдись!

— Ах, как же мне быть? Что делать? Не знаю! Не знаю!

Но крепость пала; Славко позорно капитулировал, склонив знамена перед «старой мумией», и отрекся от Мицики, от «своего неземного счастья», став офицером громадной армии нашего обожаемого господа бога, который строго-настрого запрещает своим офицерам водиться с Мициками.

И вот пред главным алтарем Святой Марии идет заключительный акт любовной трагедии Алоиза. Еще секунда, и в крышку гроба с телом молодого священника забьют последний гвоздь.

Алоиз храбрится, хотя всем своим существом чувствует непоправимость постигшей его катастрофы. Мать Алоиза, мать-победительница, слушает торжественный гул колоколов и тихо плачет, в то время как Ивица и Мишо в самый торжественный момент литургии, когда священник поднимает гостию, демонстративно переговариваются вслух.

— Какой позор! Заживо хоронят человека! Это же убийство! Преступление! И кто убийца — мать! Главный удар нанесла родная мать! Погубила Алоиза, позарившись на цыплят и кур, на поросят и свиней, которыми станет торговать! Старуху не трогает, что по ее милости Алоиз превратился в подлеца! Подумаешь! Какое это имеет значение в сравнении с живностью в усадьбе сына священника! Ужасно!

— Подумай, еще минуту назад Алоиз был свободным человеком! Он все мог! Теперь все пропало, он не принадлежит себе!

Печальная комедия с неумолимой жестокостью приближалась к финалу, оставляя без всякого внимания громкий шепот дерзких мальчишек. Вместительные приделы слева и справа от главного алтаря заполнили приглашенные на грандиозный праздник гости, которые облачились ради знаменательного дня в самые выигрышные экспонаты своего убогого гардероба: женщин украшали черные шелковые блузки, мужчин — долгополые, носившие следы тщательной чистки сюртуки и пестрые галстуки светлых тонов. Внушительно строгие, угрюмые коллеги старого полицейского надзирателя Тичека блистали парадными мундирами, являя собой пример достойных блюстителей городского порядка. Среди них находились и обсерваторский сторож кум Шимонич с кумою, и кладовщик, кум Хрчек, крестный отец бедняжки Терезии (самой младшей дочери Тичека, двадцать один год тому назад безвременно скончавшейся от скарлатины), и пресвитер церкви Блаженной Девы Марии доктор Анджелко Гринтавец, покровитель и исповедник молодого священника. (Доктор Гринтавец своим авторитетом и настойчивостью сломил хребет несчастному влюбленному и, оборвав фильм перед кровавыми кадрами, тонко обратил любовный роман в богоугодное дело.)