Избранное - [13]

Черные каналы, кишащие крысами, каналы, по которым течет жирная грязная вода, рокот фабричных машин и загадочные дома, на дверях которых днем висят тяжелые замки, а внутри обитают болезненные женщины, дома, известные всем, как вместилища неких тайн. О, каптолские храмы и каптолские бардаки! Проклятое детство! Что сталось с теми, кто некогда играл и рос, зажатый этими серыми стенами?

Габриэль Кавран был тогда с нами! Габриэль и Славко, и он, Ивица, самый младший из них и поэтому выполнявший роль мальчишки на побегушках. Теперь Габриэль живет в Париже! Габриэль — личность! Он пишет статьи, он несет знамя, не склоняя головы! Если бы Габриэль был здесь, со Славко не случилось бы ничего подобного! При нем Славко не капитулировал бы так позорно. Но поздно! Гроб Славко забросали землей! И обиднее всего, что в гибели своей виноват он сам.

— А вечный Рим стоит неколебимо; стоит, как и черная крепость Каптола, как и лампады, зажженные сотни веков назад, что теплятся перед распятием! Все сковано! На всем кандалы! Душно! Нечем дышать!

Из каморок, что ютятся под самой крышей, из подвальных нор сочится желтый свет, доносятся голоса приютских ребят и стук ложек о тарелки, и в мерцании лимонного рассвета на мостовую ложится зловещая тень крепкой кованой решетки.

Ивица застыл на мгновение, пораженный жуткой тенью решетки, что предельно четко вырисовывается на камнях мостовой, а потом изо всех сил так ударил ее ногой, что почувствовал боль в бедре.

— Детей, детей надо освободить из заточения! Пусть летят, словно птицы, вырвавшиеся из клетки! Не допустим, чтобы их вербовали в католические легионы! В бой! Разрушим мрачные стены! Бороться! Насмерть!

Ивицей овладела страстная потребность борьбы: он почти бежал, он несся по улице. В этот миг Ивица особенно полно ощущал свою молодость, кипящую неизрасходованной энергией, и он понял, какое это счастье, когда есть еще силы отстаивать правое дело.

Хватит! У него есть единомышленники! И Габриэль, что один-одинешенек борется в далеком Лондоне, и маленький Мишо, и столько других! Нет, еще не все потеряно! До поражения далеко! Это ведь только начало!

Кровь Ивицы кипела; в этот миг подумал он о Софии, ожидавшей его там, наверху, в прокуренной комнате, полной пьяного угара, — молоденькой, улыбающейся Софии, — и кинулся со всех ног обратно, ужасаясь мысли, что она ушла, не дождавшись его.

В комнате Тичеков ярко горел огонь, окна были распахнуты настежь и засаленные рваные занавески, висевшие на красных шнурах, качались на сквозняке.

Ивица остановился, прислушиваясь к гомону оргии, и вдруг ему почудилось, что к визгу, звону стаканов и животному смеху примешался жалобный женский плач.

Вот он ясно различил вздох. Он осмотрелся. На другой стороне крутой улички, что извивалась у высоких стен Каптола, под старым каштаном, пышная крона которого отбрасывала густую тень, притаилась женская фигура.

— Никак Мицика, — сейчас же решил Ивица и одним прыжком очутился подле нее.

Это в самом деле была Мицика.

Узнав Ивицу, бедная девушка зарыдала в голос, и, если бы он не подхватил Мицику на руки, она упала бы на мостовую, изнемогая от страданий.

— Успокойтесь, ради бога, прошу вас! Еще услышит кто-нибудь, и выйдет целая история!

Увы, разве есть доводы, способные успокоить истерзанную женскую душу? Мицика и вовсе потеряла способность владеть собой, рыдания душили ее.

— Надо мной висит проклятие! Я покончу с собой! Я лишу себя жизни!

Лицо ее исказила уродливая гримаса фурии, и Мицика стала рвать волосы и в исступлении биться головой об острые выступы каменной стены, будто и в самом деле решила вот здесь, сейчас же умереть.

— Умоляю вас, дорогая! Послушайте же меня! Ну, прошу вас, послушайте! Ничего не потеряно! Все можно исправить! В конечном итоге все это — пустые формальности! Они ничего не значат! Все зависит от нас самих, уверяю вас! Самое главное — наша воля! Послушайте! Прошу вас, послушайте же меня…

— Нет, все равно, я проклята небом! Я отравлюсь!

Платок Мицики был мокрым от слез. Ивица дал ей свой, не переставая твердить теплые слова утешения, и девушка понемногу затихла, только слезы продолжали еще струиться по лицу, да из груди вырывались судорожные вздохи, а голос стал тихим-тихим — натруженные связки отказывались служить. Но все равно Мицика стояла на своем, беспрестанно повторяя, что пришла сказать последнее «прости» милому Славко и не отступится от своего намерения сегодня же вечером броситься в воду. Она только хотела взглянуть на его окно и попрощаться с ним хотя бы мысленно, а жить ей больше незачем! Все кончено! Все потеряно!

— Не надо, Мицика! Все это чистый вздор! При чем здесь смерть? Жить надо, а не умирать! Смешно, ей-богу! Стоит ли убиваться по такому ничтожному поводу! Уверяю вас, все устроится! Давайте трезво разберемся во всем, как и подобает разумным людям!

Странно! Ивица, который весь день, еще с утренней мессы, был глубоко убежден в том, что все безвозвратно, навеки погибло, теперь, возле сломленной горем, обиженной, заплаканной девушки освободился от своего угнетенного настроения, вдруг обретя бодрость и оптимизм.