Избранное - [12]

Ивицу сводила с ума мягкая теплота, исходившая от ее кожи, его пьянил пряный запах ее густых волос, он не мог отвести беспокойного и настойчивого взгляда от хрупкого драгоценного крестика, что едва виднелся в открытом вырезе лифа, приподнятого грудью, маленькой, белой девичьей грудью Софики.

— Ха-ха-ха, крестины! Поздравляю, поздравляю!

Ивица чокнулся с Софикой; она улыбалась в ответ, кокетливо касаясь его руки кончиком мизинца; Ивицу жгло прикосновение ее слабого пальчика и, потеряв голову, он хотел снова сесть за ненавистный стол с гнусным монсеньёром, но вдруг раздался треск — один из ящиков, покрытых плахтой и служивших импровизированной скамьей, сооруженной в углу для детей, развалился, обнаружив тщетные усилия хозяев скрыть отсутствие мебели. Вслед за треском раздался пронзительный жалобный плач маленькой Терики, которая расцарапала гвоздем руку. Все вскочили и забегали.

— Ну-ну-ну, ничего, сейчас пройдет, — суетились возле пострадавшей девочки разом и мать, и многочисленные кумушки; боже, сколько же их набралось! Двоюродные тетки вместе с прочими родственницами женского пола хлынули в коридор, увлекая Терику за собой. Было решено промыть рану под водопроводным краном, и женщины искренне обрадовались удобному предлогу, который позволял им отлучиться на несколько минут.

Крикливые возгласы, хлопанье дверей и надрывный плач ребенка вывели Ивицу из его возбужденного состояния и, оторвавшись от Софики, он вместе с женщинами вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.

* * *

Землю еще окутывал сумрак.

Наступал час пепельно-зеленого рассвета, когда люди неслышно скользят, словно тени, а каптолские особняки, к которым ведут стертые мраморные ступени и массивные кованые ворота, украшенные бронзовыми львиными головами, кажутся покинутыми и навевают печаль.

Тягуче и нестройно пробили башенные часы; вслед за ними послышались удары тяжелых колоколов церкви Блаженной Девы Марии, а после этой увертюры запел многоголосый хор каптолских колоколов, что трезвонят весь божий день от зари до поздней ночи. Неясные очертания старинных строений, слепые окна которых наглухо закрывают ставни, содрогнулись в дымке под напором сильных звуков, и густую молочно-белую пелену сентябрьского воздуха подернула зыбь, а мощные волны церковного звона, будто воды взбушевавшейся реки, забились о стены, стекла и кровли домов.

Здания Каптола, словно резонаторы, отбрасывая мощные снопы звуков, дробили и множили их, создавая гул, подобный непрекращающейся канонаде. И чудилось, будто за каждым углом, за каждым домом невидимые глашатаи бьют в металлические тарелки. А высоко вверху, перекрывая грандиозную симфонию, над городом властно царили Святой Стефан Первопрестольный, Первовенчаниый король Мадьярский, Святая Мария Всепрощающая и Святой Фране, Брат Солнца. Всесильным владыкам жалобно вторил святой Иоанн Креститель с отсеченной головой, в удел которого досталось все дни напролет оплакивать мертвых, что траурной вереницей тянутся своей последней дорогой, ведущей на кладбище.

Колокола Каптола гремят, будто целая армия кузнецов бьет по наковальням; вторя им, жидко тренькают колокола Святого Марка из Верхнего Города; а бедная капелла, приютившаяся возле крепостной стены, захлебывается, объятая паникой, как бы спеша оповестить народ о нагрянувшей беде. Гудит набатом Верхний Город, слышится дальний звон Святого Апостола Петра и Святого Дионисия в старом Бенедиктинском монастыре, им откликается колокол Святого папы Мартина, воспылавшего некогда страстью к гусыне; подают голоса и доминиканцы, и женский монастырь, а Ивица, прошедший школу звонаря и прислужника и с детства привыкший лазать по колокольням, стоял и слушал протяжный звон, не в силах унять клокочущее в душе бешенство.

— Какая предательская агитация! Тысячелетия одурманивает колокольный звон неповоротливые мозги кретинов, внушая им жалкую мысль о боге!

Над землей и утром и вечером несется звон, и в день, когда проносят мертвеца через Каптол, и в час, когда сверкает солнце в зените, и в воскресенье — всю неделю по семь раз в день постоянно твердя одно и то же, одно и то же. Ах, если бы знать, что он означает!

Посередине улицы призрачным бесшумным кораблем проплыл катафалк, лишь вспыхнули на миг четыре тусклых шара да заблестели золотые позументы гроба, придавленного венками, но через секунду видение угасло, потушенное темнотой. От монастырей, ризниц и курий веет прогорклым запахом плесени, что гнездится в старинных постройках и, смешиваясь с ароматами ладана и святой воды, создает могильную атмосферу древних крепостей и мертвых городов.

Затхлый воздух пахнул на Ивицу, и в нем молнией вспыхнули воспоминания раннего детства, которое пронеслось в стенах церквей, пропитанных сладкоудушливыми запахами тления.

В будни, когда опустевшие церкви погружались в тишину и стук отодвигаемой скамейки гулко раздавался под каменными сводами, дети подметали полы в прокопченных ризницах и украшали алтари бумажными цветами; по праздникам они носили хоругви, выступая во главе торжественных шествий.

Сменялись похоронные процессии, а дети играли в прятки в пыльных литейных, откуда несся резкий скрежет колоколов, освобождаемых от глиняных форм. Мир детей был замкнут стенами древней крепости, угрюмыми башнями и осененным двуглавым черным орлом бастионом с зияющими отверстиями бойниц. Как страшила и привлекала их призрачно-белая стена бастиона! Среди ребячьего народа ходили волнующие рассказы, будто белые голуби, что лепятся по каптолским башням, — души человеческие. Души людей, сотни лет назад умерщвленных в этих башнях, оставивших после себя лишь великое множество черепов, которые выкапывали из земли рабочие, что рыли водопровод и снабжали ими окрестные пивнушки. Черепа, скелеты, бастионы с коваными решетками, из-за которых слышится звук горна и дробь барабана… И ползет слух по Каптолу, что сегодня в крепости снова расстреляли солдата.