Избранное - [132]

Обычно, когда прокурору хотелось уснуть, он представлял себе водную гладь с большими, концентрически разбегающимися кругами. Но теперь и это не помогало. Глаза то и дело открывались, сна не было, в голову лезли подробности дела об ограблении. Габор Ваш, да, так зовут обвиняемого. От нечего делать он довольно точно воспроизвел в воображении его портрет. Лицо безучастное, будто вырезанное из дерева, блеклое и невыразительное, как фабричная поделка, глаза пустые, застывшие. Но временами в этих стеклянных глазах вспыхивало что-то берущее за душу. И узкий лоб вызывал сочувствие.

Прокурор замерз, встал с кушетки. Огонь в камине погас. Немного хотелось есть, ведь обедали они рано.

Около семи вечера прокурор снова раскрыл дело, просмотрел протокол экспертизы и убедился, что в дверце шкафа, откуда пропали часы, торчал ключ; управляющий, по-видимому, оставил шкаф незапертым.

«Если так, то дело существенно меняется», — сказал он и присел на скамеечку у камина.

«Странно, — думал прокурор, — как я раньше не обратил на это внимания. Габор Ваш часто бывал у управляющего, он на него батрачил и, случалось, оставался ночевать. Какая уж тут кража со взломом! Но разве от этого мужика добьешься хоть слова… Только глаза таращит…»

Он подумал о несчастных страдальцах, о глупых, израненных и измученных, нелепых людях, населяющих этот мир.

— Пять лет, — прошептал прокурор и взглянул на часы.

Он погасил лампу. За окном была уже ночь — неприветливая и беззвездная. Только деревья перед домом отбрасывали подслеповатые, серебристо-холодные блики, от которых темнота казалась еще мрачнее.

Хорошо было сидеть вот так, сложа руки, без дела и следить за нескончаемым ходом времени в густеющей черноте ночи, совсем растворившей в себе его неподвижную фигуру.

Около половины девятого вернулась горничная и отперла дверь. Пленник вышел из кабинета, взглянул на себя в большое зеркало. Лицо было мертвенно-бледное, унылое и помятое. Казалось даже, оно как-то болезненно отекло.

Жене он сказал коротко:

— Я сегодня хорошо поработал.

И рано лег спать, так как наутро предстояло судебное заседание.

Суд, выяснив некоторые спорные подробности дела, с учетом смягчающих обстоятельств приговорил Габора Ваша всего к трем годам тюремного заключения.

Представитель обвинения против этого приговора не возражал.

1919

Перевод В. Середы.

ВРУНЫ

Это было знаменитое, старинное семейство с довольно необычной родословной, уходившей в таинственную глубь средневековья. Жили они в двухэтажном особняке в центре городка.

Предки их были не то армянами, не то испанцами. Но с течением времени в жилы их влилось немало другой пряной южной крови — они разбогатели и заняли видное положение, щеголяя бесчисленными титулами и гербом, изъеденным ржавчиной столетий.

Мужчины в этом роду все смахивали на леопардов, а девушки — на диких кошек. В жизни не видывал я людей таких крепких. Даже грудные младенцы у них ничем не болели, а старики за семьдесят держались прямо и знать не знали ни палки, ни очков.

Как-то утром мы шли в школу с их меньшим мальчиком.

— Знаешь, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — а мы вчера были с папой на луне.

От изумления и зависти я не мог вымолвить ни слова.

— У папы маленькая такая электрическая машинка есть, — продолжал он. — Со спичечницу. Нажмешь — и через две с половиной минуты на луне.

— И вы там прямо и спите?

— Ну да, у нас там две кровати поставлено.

— Не может быть, — не поверил я и стал расспрашивать во всех подробностях, как летают на луну, а он объяснять: бойко, деловито, не моргнув глазом и не сбиваясь.

В конце концов я сдался, умоляя только признаться, что он пошутил. Но товарищ мой оставался непреклонен.

В другой раз он объявил, что романы Йокаи пишет, собственно, дядя Геза.

Я уже знал тогда, кто такой Йокаи. Мама видела его на празднествах в честь тысячелетия Венгрии и все рассказывала, какой он статный, с голубыми глазами и белой-белой шевелюрой. И дядю Гезу я знал. На крестьянской телеге, в зеленой охотничьей шляпе с кисточкой из свиной щетины, он часто появлялся осенью в городе. Дядя Геза охотился на зайцев и нам их иногда присылал. Он не казался мне таким же умным, как Йокаи, и вообще все это выглядело неправдоподобно. Но Карой растолковал, что дядя Геза пишет свои романы дома, а в Пешт посылает по почте, из скромности издавая их под фамилией Йокаи, который его хороший приятель. Йокаи часто даже в гости к ним приезжает. По ночам, когда никто не видит.

Каждый день встречал он меня подобной новостью. То похвалится, будто у них настоящий крокодил живет в ванне, то выдумает, что тысячу крон в неделю получает от матери на карманные расходы и держит на эти деньги лошадей — в загородной конюшне. Все это меня ужасно злило. Наконец я порешил прямо уличить его во лжи. Но стоило Карою начать свои россказни, как вся моя решимость улетучивалась, и я слушал, всерьез заинтересованный.

— Что у вас бывает, например, на завтрак? — спрашивал он.

— Кофе.

— А у нас — изюм и шоколад. А комнат у вас сколько?

— Три.

— А у нас пятнадцать. Четыре в доме, а одиннадцать внизу, под землей, чтобы никто не видел.