Избранное - [118]
Принцу было восемнадцать лет.
В тот же вечер его обмыли и положили в гроб; сто свечей горело у гроба, в карауле стояли суровые алебардщики.
Ночью, пытаясь унять сердечную тоску, король долго предавался размышлениям, а потом утешения ради позвал к себе своих приближенных.
В маленьком зале трое провели с ним бессонную ночь: священник, астролог и лекарь.
Какое-то время все хранили молчание.
— Исполнилась воля божья, — смиренно сказал наконец священник.
— Исполнилось мое пророчество, — сказал надменно астролог.
Лекарь сидел, глядя перед собой.
— Предсказатель, ты обманщик, — сказал он.
— Разве я не предрек беду? — вознегодовал бородатый старец.
— Потому ты и обманщик.
— Но ведь мои слова сбылись, — защищался звездочет.
— Все пророчества сбываются, — печально сказал лекарь.
Желая рассудить спорящих, священник обратился к врачу:
— Стало быть, и ты веришь в чудеса.
— Нет, не верю. Чудес не бывает.
— Не понимаю тебя, — заметил король.
— Что же, позволь мне высказаться. Долгие годы не осмеливался я и рта раскрыть. С тех пор как сыну твоему предрекли смерть, ты перестал прислушиваться к моим советам, отвергал мои травы, выбрасывал снадобья. Для меня в смерти принца нет ничего таинственного.
Все трое напряженно слушали его.
— Я знаю, кто убил принца, — громко сказал лекарь.
— Его взял к себе бог, — сказал священник.
— Убила судьба, — сказал астролог.
— Недуг, — сказал король.
— Нет, — возразил врач. — Его убил тот, кто предсказал ему судьбу.
— Ты обвиняешь меня? — спросил звездочет. — Того, кто прочел его будущее?
— Да, я обвиняю тебя, ибо ты предсказал ему смерть. Предскажи ты ему долгую жизнь, он был бы жив и поныне, а не покоился бы, несчастный, в том зале, в гробу.
— Разве не от бога зависит наша судьба?
— Не от движения звезд?
— Нет, от нас самих, — сказал лекарь.
— Новая теория, — насмешливо проговорил священник.
— Новые бредни парижского и болонского университетов.
— Я наблюдал за несчастным принцем, видел, как он хирел, — тихо продолжал лекарь. — Предсказание отравляло воздух, которым он дышал. Вы от него таились, но по вашим взглядам, прикосновению рук он догадывался, на что вы его обрекли. А как вы его растили! Замуровали в четырех стенах и поражались, что он чахнет, внушили ему любовь к смерти и теперь удивляетесь, что он умер. Я же говорю, вы обрекли его на смерть.
— Мы растили его в благочестии, — сказал священник.
— Мы берегли его как зеницу ока, — сказал звездочет.
— Ничуть не бывало! — гневно воскликнул лекарь. — Даже к королеве, родной матери, вы его не пускали. И открыли ему пророчество. Я видел его в ту ночь. Он напоминал самоубийцу. Волосы падали на лоб, лицо было бледное, глаза горели. Законченную картину развернули вы перед ним, чтобы он ей поклонялся, ведь вам не хватало смелости повелевать будущим; вы не способны были постигнуть, что человек могущественней самого неба, что ему подвластно не только настоящее, но и будущее, что он всесилен.
— Ты богохульник, — возмутился священник.
— Безумец, — улыбнулся астролог.
— Жизнь моя в руках короля, — сказал врач. — Он рассудит наш спор. И решит, кто убил его сына.
— Так что же, мы? — прохрипели священник и звездочет.
— Он сам себя убил, — подумав немного, сказал лекарь. — Но вы отдали ему приказ. Принц его лишь выполнил.
Король молча слушал спор. Ходил из угла в угол; грудь его разрывалась от великой скорби; он смотрел то на священника, то на астролога, то на лекаря.
Наконец он принял решение.
Подойдя к лекарю, он взволнованно и смущенно положил руку ему на плечо, хотел что-то промолвить, но рыданье подступило к горлу. Потом равнодушно остановился перед священником. Наконец, решительно приблизился к астрологу, составившему гороскоп. Склонился над ним. Что-то сказал ему на ухо уверенно и резко. Ни священник, ни лекарь не слышали его слов.
Он сказал:
— Убийца!
1915
Перевод Н. Подземской.
ПАВА
У Гергея Павы вскоре после того, как он стал чиновником пятого класса и получил титул его превосходительства, внезапно умерла жена.
Ему было пятьдесят три года. Еще крепкий, плечистый мужчина с едва наметившейся лысиной, он носил лаковые туфли с прошивками и любил хорошо одеваться.
Поначалу он не находил себе места от одиночества и очень тосковал по жене: по вечерам он привык рассказывать ей обо всем, что происходило на службе.
Однажды после обеда, одолеваемый зевотой, он призвал к себе бедного родственника, тринадцатилетнего гимназиста, который каждый день обедал у него в кухне.
Советник долго и непонятно что-то объяснял ему. Мальчик испытывал мучительную неловкость. Он должен был низко кланяться, целовать дядюшкину руку в нитяной перчатке и сидеть на стуле не шелохнувшись. Выговорившись, советник заставил его читать вслух различные постановления и отношения, а сам, улыбаясь, поправлял ошибки:
— Апелляция… компенсация… контингент… не континент…
Загадочный он был человек. Настолько серьезный, что представить, к примеру, его обнаженным было никак невозможно. На окружающий мир, который, в сущности, ему нравился, он глядел с хмурой улыбкой. Мир этот, полный грязи и подлости, его вполне устраивал, и на всех, кто хоть чуточку пытался его изменить, он ужасно сердился. И не уставал восторгаться той мудрой неисповедимой силой, что сделала воду мокрой, огонь горячим, а также распорядилась, чтобы ослы сидели как можно выше, а люди достойные — пониже. Вся его жизнь была служением долгу.
